– И не огорчай родителей, – продолжала цыганка.

– Хорошо, – беспрекословно повторила Настя.

– Будь цыпой.

– Хорошо.

– Возвращайся домой.

– Но Вадик…

– О Вадике позаботятся.

– Вы и его знаете?

– Я всех знаю. Если Миня убьет Полицая, Вадик вернется. А ты успокой с папу с мамой.

– Хорошо.

– Цыпа. – похвалила Кобра, погладив ее волосы.

Взгляд Насти встретился с темными маслинами на великолепном лице Кобры, девушка внезапно поскользнулась и упала, но… не на пол: она продолжала падать дальше и дальше. Она летела вниз головой в две бездонные ямы – глаза Кобры – одновременно. Не чувствуя силы притяжения, она неслась к самому центру вселенной подобно Алисе Льюиса Кэрролла или грешникам Данте Алигьери – безоглядно, умопомрачительно, бесчувственно!

– Ты… кто? – пролетая какие-то странные тени, спросила Настя.

– Я змея. Если меня не слушать, я больно кусаю.

Цыганка ущипнула руку Насти, и моментально вернула девицу из обоих колодцев на поверхность земли. Очнувшись, та с ужасом подскочила с пластмассовой скамейки:

– Простите… Мне надо домой… поговорить с папой… До свидания!

Она бросилась бежать из зала ожидания на улицу. После дикого общества цыганки, буквально запрессовавшей мозги девушки до смешной запятой, ей как никогда захотелось упасть на грудь любящего отца и покаяться.

Добежав до набережной Обводного канала, Настя сбавила ход. Потом вовсе остановилась над самой грязной питерской речкой, подняла лицо к небу и раскрыла ладони. Легкость снизошла необыкновенная. Кобра обладала магической силой изгонять из воображения привычки, комплексы, глупые идеи, доводя сознание человека едва ли не до просветления… Дождь усилился. Мелкая влага сыпалась на руки, волосы, затекала под рукава и казалась Насте чистейшим нектаром. Совершенно без причины ей хотелось летать, петь и всех любить. Не брать, но отдавать. Не быть любимой, но любить – всех и всё подряд. Чудесное озарение длилось минут десять-пятнадцать, пока Настя не вернулась домой и не вспомнила о черной кожаной сумке, которая осталась на вокзальной скамейке.