– Что поделать, иди без него, – сказала тетя Энни. Она делала им к обеду бутерброды, настоящие фермерские бутерброды – огромные ломти хлеба и на каждом шмат мяса в палец толщиной. – Пусть сам выкручивается. Может, он уехал зачем-то в город? Смог бы он сейчас туда добраться?

– Мог с молоковозом уехать. Мистер Джени в четыре утра выезжает – может, он его и подвез.

– Он вернется? – Голос у меня задрожал, ведь наши родители погибли по дороге в город.

– Вернется, никуда не денется. Не знаю только, что я скажу старику Паю, он со злости лопнет.

– Но откуда ты знаешь, что он вернется?

– Знаю, и все, Кейт. Оставь палец в покое. – Он вытащил руку у меня изо рта. – Знаю, и все, понятно? Знаю.

Утро я провела за домашними хлопотами, а почти весь день – у озера с Бо. Бо объявила тете Энни войну. Она, как видно, считала тетю Энни виновницей всех своих бед и решила с ней биться не на жизнь, а на смерть. Думаю, Бо победила бы. И подозреваю, что так думала и тетя Энни.

Итак, тетя Энни изгнала нас из дома, дав себе передышку, чтобы выстроить оборону. Так и вижу, как мы шагаем по тропинке к берегу – я еле плетусь, а Бо топает, взметая крохотные облачка пыли. Волосы у меня свисают сосульками, а у Бо стоят дыбом и будто пышут гневным жаром. Хороши сестрички!

Опустившись на горячий песок, мы стали смотреть на озеро. Был полный штиль. Казалось, озеро мерно дышит, словно огромный зверь, серебристый, лоснящийся. Бо, сидя со мной рядом, перебирала камешки и то и дело вздыхала, посасывая палец.

Я пыталась успокоить смерч внутри, но едва мне это удалось, едва ураган стих и стало можно разобрать в этой сумятице отдельные мысли, мне сделалось от них невмоготу. Как жить без Мэтта? Без Люка? Покинуть дом? Поселиться у чужих? Тетя Энни мне про них рассказывала, говорила, детей в той семье четверо – трое мальчиков и девочка. Все они старше меня и Бо, но, по словам тети Энни, хорошие. Да только откуда ей знать, хорошие или нет? Если ты не ребенок, то и не поймешь по-настоящему. Мэтт меня просил присматривать за Бо, но наверняка понимал, что мне не справиться. Слишком уж было мне страшно. Намного страшнее, чем самой Бо.

Высмотрев вдали на озере крохотную лодку, я заставила себя на ней сосредоточиться. Я знала, кто хозяин лодки – Джим Сумак, приятель Люка из индейской резервации.

– Вон там Верзила Джим Сумак, – громко сказала я Бо. Меня тянуло говорить, чтобы заглушить мысли.

Бо вздохнула и продолжила сосать палец, зачмокала громче. Большой палец был у нее вечно мокрый, на кончике взбухла белая мозоль.

– Он рыбачит, – продолжала я. – Что-нибудь поймает к ужину. Весит он двести с лишним фунтов, вот его и прозвали Верзилой. Школу он бросил, а Мэри Сумак в третьем классе. Зимой она в школу не ходила, учительница пошла к ее маме, и оказалось, ей не в чем – нет башмаков. Индейцы очень бедные.

Мама говорила, что всем нам перед ними должно быть стыдно. Я не совсем понимала, чего нам стыдиться, но меня терзало смутное чувство вины. Я вспомнила о маме, попыталась вызвать в памяти ее лицо, но оно от меня ускользало. Бо уже перестала спрашивать, где мама.

Ярдах в двадцати от берега из воды вынырнула гагара.

– Смотри, гагара, – сказала я.

Бо опять вздохнула, и гагара исчезла.

– Юк? – спросила вдруг Бо, вынув изо рта палец и глядя на меня во все глаза.

– Люк ушел.