Между дверью на балкон и окном висело большое овальное зеркало. Под зеркалом стоял полированный стол, сервированный на сей раз «простенько и со вкусом», и пара лёгких кресел.
На правой стене комнаты выпирал коричневый шифоньер, слева расположилась рижская стенка, заполненная ближе к балкону книгами и кассетами, посредине стенки водружался цветной телевизор, а у входа сверкала полировкой и никелем аппаратура для записи и воспроизведения музыки — «Эстония-001» и моя гордость — великолепные стоваттные колонки с эмблемой рижской «Радиотехники».
Справа от входной двери стояла тумбочка с установленным на ней большим вентилятором, поворачивающимся взад-вперёд в горизонтальной плоскости, чтобы, при необходимости, обдувать раскинутую за тумбой вишнёвую двуспальную тахту. Над тахтой висели масляная репродукция картины Леонардо да Винчи «Мадонна с младенцем» и большой цветной календарь-еженедельник, подарок англичан в честь совместной работы в Москве над компьютерным проектом.
Ничего лишнего, всё целесообразно.
Видимо, девушки пришли к такому же мнению и о хозяине квартиры, т. к. раскованно заулыбались и сели в кресла. Себе я поднёс стул и взял в руки бутылку с коньяком.
— Ой, девушка на картине — вылитая Татьяна. Это её фотография? — спросила Марина, заметив репродукцию над тахтой. Она всегда говорила громким, бесцеремонным голосом, как Дана из телепередачи «Армейский магазин», к тому же, смахивала на неё по внешности.
— Это мадонна Леонардо да Винчи. Татьяна тогда ещё не родилась, — объяснил я.
— А я думала — будем записью заниматься, — сказала Лариса, глядя на коньяк.
Она сидела лицом к солнцу, и я понял, наконец, секрет её больших глаз, так смутивших меня в киоске — глаза её как хамелеоны, играли всеми цветами радуги, но не отражённым светом, а активно излучаемым изнутри.
Столь редкое качество сразило меня вконец, в голове промелькнуло страстное, безнадёжное желание слиться с ними, раствориться в них.
— Можно и записью заняться, — продохнул я.
— Ну, уж это без меня, — сказала Марина, — кстати, мы тоже принесли вино, — и она достала из сумочки подруги, поставленной на угол стола, бутылку неизменного бюракана.
Насколько я знал Марину раньше, она всегда отличалась прямотой выражения своих мыслей.
— Но мы хотим выпить коньяку. Правда, Лариса? — продолжила блондинка.
— Люблю коньяк — налей земляк! — продекламировала Лариса и пододвинула рюмку.
— О, да ты не робкого десятку! — подумал я и разлил «Арарат».
Сразу похорошело, девчонки затребовали музыку. Я включил жизнеутверждающую «Европу».
— Всё-таки зарубежная попса лучше нашей, — прозвенел Ларисин колокольчик, она подняла на кресле руки кверху и, помахивая ими, стала подпевать в такт песне.
— Ты серьёзно увлекаешься музыкой? — спросил я.
— Старший брат приучил.