Черчиллю было необязательно много знать о выбранном театре военных действий. Инстинктивно он встал на сторону испанцев по очень простой причине: это была имперская держава, которая пыталась утопить в крови восстание туземцев.

Он прибыл в Гавану в ноябре 1895 г. На острове свирепствовали тиф, оспа и холера. Распространялся массовый голод, и любой журналист, поезди он хоть чуточку по Кубе, не мог не заметить огромных страданий ее населения. Тем не менее Черчилль старался преуменьшить масштаб ужасов, которые были прямым следствием колониальной войны. В одном из своих первых писем домой – перепутав почти все, подобно тем журналистам, которые, сидя в пятизвездочных отелях, сочиняют репортажи с колониальных войн более недавних времен, – он писал:

Даже когда Черчилль уже не мог игнорировать разворачивавшиеся события и понял, что Кубинская революционная партия пользуется всенародной поддержкой, он был не в состоянии верно оценить перспективы ее бойцов, не говоря о том, чтобы отдать им должное. Испанцев же он понимал прекрасно. Для них Куба была тем же, чем Ирландия для англичан.

В репортажах Черчилля, как и в его книге «Мои ранние годы», Хосе Марти не удостоился ни единого упоминания. В апреле 1895 г. Марти письменно обратился к британскому министру иностранных дел, умоляя, чтобы Великобритания не вмешивалась в конфликт. Через три недели он погиб: испанцы застрелили его в бессмысленной стычке. Трагедия с участием самого выдающегося лидера кубинских патриотов к моменту приезда Черчилля была у всех на слуху, но у него на уме было только одно – насколько счастливее была бы Куба, если бы в 1763 г., после одиннадцатимесячной оккупации Гаваны, британцы не обменяли ее на Флориду:

Черчилль прекрасно понимал, каковы были неизбежные следствия империализма. Разве мог он не знать о том, что именно за короткий период британской оккупации в 1762 г. на Кубу было дополнительно ввезено более десяти тысяч рабов, чтобы обеспечить процветание плантационной экономики?{11}

В декабре 1954 г., в самом начале последнего десятилетия своей жизни, Черчилль внимательно выслушал одного заезжего белого поселенца из Кении, который живописал ему свои горести и объяснял, что жестокость, допущенная в ходе подавления восстания Мау-Мау, была совершенно необходима. Черчилля главным образом беспокоило то, как это может сказаться на положении Великобритании в мире. Он вспоминал свою собственную поездку в эту африканскую колонию в 1907 г., когда кикуйю[38] были «такими счастливыми, голыми и очаровательными людьми». Но сейчас, писал он, в общественном мнении все будет выглядеть так, как будто «мощь современной нации используется для убийства дикарей. Это весьма ужасно. Но дикарей ли? Да нет, не дикарей. Это дикари, вооруженные идеями, и поэтому иметь с ними дело гораздо сложнее»{12}.

На Кубе тоже имелось множество «дикарей». В 1895 и 1896 гг., когда повстанцы расширили свою базу поддержки, их генералы Антонио Масео и Ма́ксимо Гомес контролировали почти всю территорию острова и держали Гавану в осаде. Афрокубинец Масео был без преувеличения самым выдающимся руководителем партизанской войны в XIX в. Испания и ее сторонники пребывали в панике. Черчилль описывал повстанцев как «недисциплинированный сброд», состоящий «по большей части из цветных». Если революция увенчается успехом, беспокоился он, «Куба станет черной республикой». Он не увидел здесь никакой связи с тем, что Великобритания сама завозила рабов, увеличив их численность на острове сверх того количества, которое уже было накоплено Испанией за предшествующие два века{13}.

Сознательная амнезия всегда была отличительной чертой империалистических лидеров и их идеологий. Страх перед появлением в регионе еще одного Гаити постоянно присутствовал и в США. Гровер Флинт, американский журналист, сопровождавший армию Гомеса, писал в своих репортажах, что «половина набранных в нее солдат – негры», а кроме них имеются и другие зловещие типы: «китайцы (те, кто выжил при перевозке рабочих-кули из Макао)… коварные востроглазые монголы, совсем не похожие на мирных работников прачечной[39]»{14}.

В 1886 г. испанцы пошли на отмену рабства на Кубе, но, опасаясь самой идеи преимущественно черной республики, они поощряли массовую миграцию с полуострова на остров. С 1882 по 1894 г. на Кубу, население которой в то время составляло менее двух миллионов человек, приехала четверть миллиона испанцев. Одним из них был каталонский анархист Энрике Ройг, который в скором времени связался с Марти. Приток белых иммигрантов не оправдал надежд Испании. Две трети новоприбывших не умели писать и читать. В массе своей это были крестьяне и рабочие, среди которых каталонцы составляли большинство. Многие стали автоматически ориентироваться на Марти и Масео. Вот как писал Бенедикт Андерсон:

В 1896 г., оказавшись на грани катастрофического поражения, испанцы прислали на остров нового генерал-капитана, который должен был исправить положение. На эту роль за свою беспощадность был выбран генерал Валериано Вейлер, известный мадридской публике тем, что людям он предпочитал животных. Сам он был смесью того и другого. В Мадриде он финансировал приют для лошадей, где с ними хорошо обращались и вдоволь кормили овсом. На Кубе им была создана сеть концентрационных лагерей, в которых повстанцев изолировали от населения. Последствия были катастрофическими: это не только разлучало семьи и заставляло женщин и девочек заниматься проституцией, но и привело к тому, что в некоторых кубинских городах умерло до пятидесяти процентов узников этих лагерей. Всего от болезней и голода погибло как минимум 170 тысяч подвергшихся интернированию гражданских лиц – на тот момент около десяти процентов всего населения Кубы.

В годы Гражданской войны в США Вейлер служил военным атташе посольства Испании в Вашингтоне и был большим поклонником генерала Шермана и его тактики выжженной земли, которую тот продемонстрировал в походе на Атланту. Теперь Вейлер задумал применить подобную тактику на Кубе и уже приступил к ее реализации. Она не принесла ожидаемого успеха, и в результате сложилась своего рода патовая ситуация. Главные политические и военные лидеры с обеих сторон – Масео на Кубе и призывавший к войне до победного конца премьер-министр Антонио Ка́новас в Испании – были мертвы.

Последний в июне 1897 г. был убит барселонским анархистом-итальянцем Микеле Анджиолилло в отмщение за казнь анархистов в Барселоне. Изначально он планировал устроить покушение на кого-нибудь из представителей испанской королевской семьи, но от этого его отговорил один темнокожий сторонник кубинской борьбы за независимость из Пуэрто-Рико. Он убедил Анджиолилло в том, что Кановас будет лучшей мишенью. Ликвидация премьер-министра по-настоящему поможет кубинцам, доказывал он, и в качестве дополнительного аргумента передал убийце 500 франков. Выпущенные Анджиолилло «три пули, – писал Ричард Готт, – сделали для кубинского движения за независимость столько же, сколько три года вооруженной борьбы»{16}. Смена режима в Мадриде привела к власти правительство реформистов, которое пообещало предоставить Кубе самоуправление. К тому времени Соединенные Штаты объявили Испанской империи войну и вторглись на Филиппины. Вооруженная интервенция США на Кубу в 1898 г. закончила испано-кубинскую войну.

По иронии судьбы превращение Кубы в основного производителя сахара и кофе (как и запоздалое обретение ею независимости) явилось следствием революции 1790 г. на Гаити[40], после которой этот некогда крупнейший производитель названных товаров исчез с мирового рынка. Черная республика Гаити превратилась в призрак, который отныне постоянно возникал в воображении империалистических кругов США и грубо использовался американским руководством в пропаганде. Одним из первых шагов, предпринятых Соединенными Штатами после интервенции на Кубу, было разоружение и роспуск Кубинской революционной армии. Вооруженных темнокожих повстанцев в непосредственной близости от материковой территории США следовало обезвредить до того, как их пример стал бы заразительным. Только после того, как американцы установили в стране нужный им режим, они вывели свои войска с острова, за исключением залива Гуанта́намо, где США сохранили фактический контроль в форме военно-морской базы, – проклятие, которое тяготеет над островом и поныне.

Пребывание Черчилля на Кубе – где в поисках приключений он, помимо журналистской работы, иногда выполнял мелкие военные поручения испанцев – продлилось всего несколько месяцев. Он не застал процесса разоружения революционной армии, но нет ни малейшего сомнения в том, что он всецело поддержал бы такой исход войны. Вновь проявилась его одержимость расовым вопросом. По возвращении домой он писал: «Кубинские повстанцы пытаются выдавать себя за героев, но на деле они – брехуны и фанфароны». Вопреки рассказам большинства других наблюдателей, он подчеркивал, что восставшие «не умеют ни храбро сражаться, ни эффективно пользоваться своим оружием»{17}.

После возвращения с Кубы в 1896 г. молодой искатель приключений загорелся желанием немедленно отправиться на Африканский континент, к тому времени целиком колонизированный европейцами. Назревали войны, и казалось, что карьерных успехов можно достичь без особых усилий. Но вместо этого вышестоящее начальство решило, что в составе своего полка ему надлежит отправиться в командировку в Индию. Черчилль пытался оспорить это решение, задействовав для этого своих знатных друзей и родственников, но безуспешно. В отчаянии он решил перевестись в 9-й уланский полк, который должен был отправиться в Матабелеленд в Южной Африке. «Мы обсудим это в пятницу, – писал он матери, – но, дорогая мама, ты не представляешь, как мне хотелось бы уже в ближайшие дни мчаться под парусами навстречу волнующим и рискованным приключениям – в места, где я мог бы получить опыт и извлечь для себя хоть какую-то пользу, а не в эту скучную Индию, где мне не светят ни радости мирного времени, ни шансы, которые дает война».