Я выросла на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде. В детстве я думала, что наш водитель и есть мой отец. Он каждый день отвозил меня в школу и проверял, хорошо ли завязаны мои шнурки. Иногда водитель разрешал мне послушать «Нешнл паблик радио», пока сам болтал с консьержем. Он, кажется, знал их всех – людей в отглаженных черных куртках, таких же внушительных, как и здания под их защитой. Но разумеется, он не был моим отцом.
Мой настоящий отец – режиссер. Когда я родилась, он достиг пика своей карьеры, потому мы почти не виделись. Отец постоянно снимал что-то в разных местах: в Африке, Японии, Австралии или Торонто. Сейчас некоторые кинокритики говорят, будто он исписался. Но мне кажется, люди становятся кинокритиками только потому, что у них не получилось стать кинорежиссерами. Себя я знаменитой не чувствую. Когда в «Вэнити фэйр» появилась наша фотография с премьеры его последнего фильма, моя учительница английского, мисс Грей, со свойственным ей энтузиазмом вырезала фото и прикрепила к доске. Сначала я была в восторге, но потом мне стало как-то не по себе. В конце концов я пробралась в класс после уроков и согнула снимок так, чтобы был виден только отец – его сияющее лицо, черные как смоль волосы и очки в тонкой оправе, которые, кажется, постоянно сползают с носа. Это его должны все узнавать. Отец всю жизнь смешивает актеров, сценаристов, операторов и монтажеров в большом блендере под названием «кинематограф», и в результате получается фильм. А я только шла рядом с ним и держала шпаргалку, когда он произносил речь.
Мой младший брат Тайл был слишком маленьким, чтобы пойти с нами на ту премьеру. Его назвали так потому, что мама, беременная им, спасалась от тошноты, лежа на испанской плитке у нас в ванной[1]. Его часто называют Кайлом, и он обижается.
Мой дядя, университетский профессор, живет в Италии. На десятый день рождения он подарил мне маленькую книжечку сонетов Шекспира, и иногда я читаю Тайлу свои любимые. Ему всего десять, но брат делает вид, что понимает. Думаю, ему нравится, как мелодично сочетаются слова. Тайл – хороший слушатель и почти всегда позволяет мне оставаться одной по первой просьбе. Если бы вдруг прилетел джинн и предложил выбрать какого угодно младшего брата, я предпочла бы оставить Тайла. От него хорошо пахнет, он никогда не разговаривает с набитым ртом и никому не выдает мои секреты.
Вот, кстати, один: я помню, как сказала, что не схожу с ума по мальчикам, потому что они непредсказуемые и неопрятные, но есть один, за которым я наблюдаю с восьми лет. Он очень аккуратный. Живет в доме напротив. Ходит в школу где-то за городом. Мне нравится думать, что она расположена в каком-то экзотическом месте вроде Барбадоса. За семь лет сосед сказал мне не больше десяти слов. Иногда, читая сонеты Шекспира, я думаю о его гриве светлых с рыжеватым отблеском кудрей и о том, как он размахивает своей школьной сумкой.
Он на год старше меня, и его зовут Оливер. Он ходит со странным изяществом, будто плывет над землей. А еще Оливер так хорошо играет на виолончели, что волоски на руках встают дыбом.
Иногда я лежу на кровати и представляю, будто его музыка написана только для меня и в окно вливается посвященная мне серенада. Музыка воспринимается лучше, если слушать ее, закрыв глаза.
Глава 2
И их осталось трое
У нас с Тайлом весенние каникулы, у водителя выходной, так что мы втроем едем на метро в зоопарк Бронкса. Мне нравится разглядывать людей в поезде, и я всегда пытаюсь подслушать, о чем они говорят. Я замечаю, что ноги Тайла свисают с сиденья, не касаясь пола. Мои доставали до пола, когда мне было шесть. Все думают, что быть высокой здорово, но только не тогда, когда ты маленькая девочка. Однажды я попыталась заговорить с мальчиками на нашем школьном балу, для этого мне пришлось сесть на корточки, будто я их тренер по баскетболу.
Колеса поезда издают громкий скрежет, и Тайл двигается ближе к папе. Наверное, это наш первый выход в качестве семьи из трех человек. Я разжимаю кулаки и смотрю на свои руки – такие же тонкие и хрупкие, как у матери. Я вспоминаю последнюю строчку из стихотворения, листок с которым висит у отца в кабинете: «Ни у кого, даже у дождя, нет таких маленьких рук». Наверное, автор хотел сказать, что каждый – единственный в своем роде. Каждая капля дождя, каждая пара ладоней, каждый человек в этом поезде.
Когда, почти год назад, отец приехал в мой летний лагерь в Нью-Хэмпшире, я сразу поняла: случилось нечто ужасное. Мы шли под парусом на озере, и неожиданно я увидела его на причале. В это время он должен был быть на съемках в Шотландии. Заметив рядом с ним директора лагеря, который изо всех сил махал моему вожатому, чтобы тот правил к берегу, я уже была уверена: что-то случилось. Как только мы пристали к берегу и я выпрыгнула из лодки, отец опустился на колени и обнял меня так крепко, что я почти не могла дышать.
– Твоя мама ушла и никогда не вернется, – прорыдал он мне в волосы. Слова, казалось, застревали у него в горле. Я никогда не видела его в таком состоянии и тут же поняла, что она ушла навсегда – умерла, а не сбежала, не переехала в другой город.
– Что?
– Несчастный случай. В городе. Ее сбила машина…
Мне хочется ударить его. Как он может это говорить? Как могло произойти то, что моя мама, такая полная жизни, неожиданно умерла? Люди каждый день гибнут на дорогах Манхэттена – но только не моя мама.
Неожиданно этот мир показался таким несправедливым. Я посмотрела на деревья, окружавшие озеро, на облака в небе – все это медленно потускнело.
– Как думаешь, она на небе или под землей? – спросила я.
Кажется, он ответил: «И там и там», но, может быть, мне просто показалось.
Я не могла плакать. Помню, как я смотрела на свое отражение в воде и думала о Нарциссе, который умер, влюбившись в свое собственное отражение. Я могла бы умереть прямо там. Мысль о том, что придется жить без кого-то, кого так любишь, как пара огромных ладоней, сжимала мое сердце. Оно становилось все меньше и меньше, до тех пор пока не осталось только воспоминание о тепле. Подобно тому, как солнце светит в окно и его лучи с течением дня движутся все дальше и дальше по комнате, пока не наступает ночь, и единственное, что тебе остается, – вспоминать, как выглядели солнечные зайчики на полу.