Ты кладешь руку на увесистый том, оставленный на стойке; Суриката выскакивает на улицу так же стремительно, как и ворвалась сюда. Ты следуешь за ней. Незапланированный антракт. Чтобы скоротать время, я вспоминаю, что ты успела рассказать мне в ходе нашего судьбоносного телефонного разговора.

Твоя мать распространяла косметику «Мэри Кей», причем делала это истово и беспощадно. Все твое детство прошло в чужих гостиных Финикса под бесконечно повторяющийся рекламный рефрен: ты играла с куклами Барби и слушала, как мать вновь и вновь увещевает несчастных жен купить губную помаду, чтобы вернуть в семью загулявших мужей. Как будто помада может спасти брак. Твоя мать неплохо справлялась, водила розовый «Кадиллак», но потом родители развелись. Вы с матерью переехали в Бейнбридж, и она круто поменяла свою жизнь: вместо косметики стала продавать одежду и снаряжение для активного отдыха на природе. Ты сказала, что она скончалась три года назад, затем глубоко вздохнула и добавила: «Что-то я слишком много болтаю».

Но я так не считал, и, к счастью, ты сообщила кое-что еще: твое любимое место на острове — парк Форт-Уорд. Потом ты призналась, что обожаешь бункеры, и упомянула граффити. Бог убивает всех. Я сказал, что так и есть. Ты спросила, откуда я. Я честно ответил, что вырос в Нью-Йорке, и тебе это понравилось, а потом признался, что отмотал срок в Лос-Анджелесе, но ты не поверила, решив, что я шучу. И кто я такой, чтобы разубеждать тебя?

Дверь открывается, и ты снова возникаешь передо мной. Во плоти и в юбке. Не знаю, что ты сказала своей Сурикате, но та, явно разозлившись, хватает стул и разворачивает его к стене. А ты наконец подходишь ко мне, теплая и мягкая, как мой новый кашемировый свитер.

— Прошу прощения за сцену, — говоришь ты, будто сожалея, что мне пришлось стать зрителем вашей семейной драмы. — Джо, так ведь? Мы, кажется, говорили по телефону.

Тебе не кажется. Ты знаешь. Ага. Но как ты могла предугадать, что тебе захочется сорвать с меня одежду при первой же встрече? Ты жмешь мою руку. Я прикасаюсь к твоей коже, вдыхаю тебя — ты пахнешь Флоридой. И я чувствую, как ко мне возвращается сила.

Ты смотришь на меня в упор.

— Может, уже отпустите меня?

Я поспешно разжимаю ладонь.

— Простите.

— Нет, это вы простите, — говоришь и наклоняешься ближе, как в фильме «Близость». — Я съела апельсин на улице, и пальцы у меня немного липкие.

Я нюхаю ладонь и тоже придвигаюсь к тебе.

— А пахнет мандарином.

Ты смеешься над моей шуткой и шепчешь:

— Только никому!

И вот мы уже с тобой вдвоем против всех. Я спрашиваю, дочитала ли ты Лизу Таддео — ведь я хороший парень, а хорошие парни всегда помнят чушь, которую девушка несла по телефону. Ты киваешь и говоришь, что тебе понравилось. Я тактично спрашиваю, можно ли задать вопрос о твоей дочери и ее книге. Ты краснеешь.

— Ага. Ну, как видите… Она немного одержима Диланом Клиболдом.

— Одним из школьных стрелков?

— Не совсем. Понимаете, дочь уверяет, что он — гениальный поэт, и хочет написать о нем эссе для поступления в колледж…

— Не самая удачная идея.