Вечером, после того, как комсомол окончательно от меня отстал, я решил перевести отношения с Аллой на следующий этап — правда, не в плане секса, а в смысле построения совместного быта. Я решил поделиться с девушкой всеми своими деньгами, собранными нелегким трудом и банальным грабежом, поэтому и спросил, где я могу их оставить. До этого я носил эту приличную со всех сторон сумму с собой, даже купил для неё не слишком дорогой, но симпатичный бумажник — и понял, что меня либо ограбит залетная шпана, либо я помру от разрыва сердца в ожидании этого события. Лишаться нечестных накоплений мне совершенно не хотелось.

— У бабули в комнате стоит шкатулка, мы там всё храним, — ответила Алла и слегка покраснела.

— Ты чего? — я дотронулся до её щеки. — Я что-то не то спросил? Извини тогда, я не знаю, как у вас принято.

— Да нет, дело не в тебе и не в твоем вопросе, — она прижала мою ладонь к своему лицу. — Просто… это получается, что у нас будет всё общее, как в настоящей семье?

Я мысленно обозвал себя «остолопом».

— Конечно, бегемотик, — я обнял её свободной рукой, чтобы у неё не было возможности ударить меня. — Как в настоящей семье. Нам с тобой действительно надо как-то подумать о том, что мы теперь живем вместе. И прости меня, что я сразу не допёр… в общем, вы с Елизаветой Петровной можете брать оттуда столько, сколько нужно.

Я должен был сразу, в момент заселения, предложить плату за свой постой, но почему-то действительно «не допёр». Вернее, тупо забыл, как оно бывает, когда живешь не один — всё-таки несколько лет перед своим попаданством я провёл в гордом одиночестве, и всё, что зарабатывал, находилось в моём полном распоряжении — за вычетом того, что мы с третьей женой договорились считать алиментами.

Официально я ей и сыну ничего не платил; и она, и я понимали, что такой формальный подход закончился бы какими-нибудь процентами с тех крох, которые проходили через мой счет индивидуального предпринимателя. Неофициально же я переводил ей треть своего заработка и, в принципе, был согласен и на половину — но на мне висел остаток ипотеки, после выплаты которой я оставался бы совсем без штанов. Та жена была женщиной взрослой и разумной, знала меня неплохо, поэтому и пошла навстречу, не затеваясь с судами и скандальной дележкой совместно нажитого имущества. Мы и расстались достаточно мирно — просто в какой-то момент оба решили, что врозь жить лучше, чем вместе. Сын был против, он уже понимал, что происходит что-то неприятное, но его мнение мы не учитывали. Возможно, напрасно.

И вот теперь я снова, как в старые добрые времена, должен был отдать почти всё, что имел, женщине, с которой жил, оставляя себе какой-нибудь скромный мизер на карманные расходы — просить, чтобы мне выдали рубль на обед, я считал унизительным. Возможно, скоро дело дойдёт и до того, что придётся просить разрешения на большие покупки. У женщин это быстро.

Задержка в две недели до осознания того, что что-то не так, была не слишком большой, учитывая обстоятельства. К тому же у меня было слабое, но всё-таки оправдание — продукты я покупал регулярно и обзавелся кое-каким инструментом, который мог пригодиться для домашних дел. То есть мой вклад в семейный бюджет, наверное, был пропорционален и достаточен. Но всё равно это стоило обговорить заранее.

— Ал, а вы как живете с бабушкой? Её пенсия и твоя стипендия или ещё отец что-то присылает? — наконец решился спросить я.

— Второй вариант, — она улыбнулась. — Папуля нам хорошо помогает, без него мы бы вряд ли вытянули. У бабушки пенсия большая, у неё стаж огромный, ещё и за звание… у меня стипендия хоть и с надбавкой, но всё равно меньше. Если бы не папины деньги, я б…

Она оборвала себя, но и так всё было понятно. Без папиных переводов Алла не таскалась бы по всяким вечеринкам и не могла бы позволить себе модные вещицы, да ещё и с солидной переплатой. Елизавета Петровна, кажется, совершенно не контролировала расходы внучки, и я понимал, что эту неприятную обязанность мне придется взять на себя. Если, конечно, Алла не будет возражать.

Формирование моего персонального бюджета в студенческие годы происходило просто. Полтинник в месяц я получал от государства как хорошист, ещё полтинник мне присылали родители. Эту сумму я тратил целиком, без остатка; всё, что не уходило на еду и прочие необходимые вещи, спускалось на выпивку и карты. Мы играли по копейке за вист — мелочь по любым меркам. Я слышал про компании, где в преф или покер играли по-крупному, от рубля и выше, и там проигрыши были действительно разорительными.

Но и с нашей мелочишкой иногда приходилось затягивать пояса потуже, отказываться от вина, пива и от походов в кафе и столовые и экстренно запрашивать помощь с родины. Помнится, у нас в начале первого курса долго издевались над несчастным украинцем откуда-то со Львовщины, который своим трубным гласом возвещал из будочки на переговорном пункте: «Мамо, грошы закинчились». Остальные просили родителей потише, под раздачу вырвавшихся на волю тинейджеров не попадали, но от этого наша ситуация не становилась менее комичной.

В первой жизни внеплановое выпрашивание денег у родителей мне понадобилось раза три или четыре; один я помнил хорошо — тогда мы с Казахом хорошо слили в преферанс, мне не на что было купить билет домой, и полученный четвертной меня буквально спас. Я купил билет, а заодно — пару жутко вредных беляшей с мясом неведомого происхождения, которые съел, едва отойдя от тележки. Ещё один беляш я привез в общагу, чтобы подкормить Жасыма — у того были какие-то задержки с переводом.

Как обстояли дела с деньгами в семье Аллы, я не знал. Стипендия у неё, видимо, была примерно такой же, как и у меня — отличникам доплачивали десятку или около того; пенсия Елизаветы Петровны — это рублей семьдесят или восемьдесят, вряд ли больше. Оставалась лишь одна неизвестная величина.

— Ал, а сколько денег отец присылает? — спросил я.

— Рублей триста, — после раздумья выдала она.

— Это в месяц?