После смерти Вашоньера жители Кастель-Жалу хотели попросить назначить им губернатором Обинье. Но очень кстати Обинье помешал этому, так как государь был озлоблен против него; после взятия приступом Кастельно-де-Мом, близ Бордо, владелица местного замка, проникнув в постель и в сердце Лавердена, легко заставила победителей осудить д’Обинье и отказаться от продолжения военных действий, хотя господа де Мерю и де ла Ну от имени партии противились этому. Жители Кастель-Жалу упорно продолжали войну; госпожа де Кастельно поспешила в Бордо и заставила выступить адмирала де Вила с четырнадцатью орудиями, после того как король Наваррский дал обещание, что для Обинье подкрепления не будет. Пока адмирал приближался, Обинье выехал с пятьюдесятью латниками и двумя сотнями конных аркебузиров. Его люди бросились на землю и дали увести обратно своих коней. Приняв этот отряд за подкрепление, присланное вопреки обещанию, адмирал дал сигнал к выступлению и отошел к Мансье.

После этого Лаверден стал соблазнять гарнизон Кастель-Жалу, убеждая их, что, повинуясь приказу своего полковника, они не будут считаться изменниками. Этот приказ гласил: идти на помощь ла Салюдю-Сирону из враждебной партии, чтобы отвоевать крепость. Солдаты донесли об этих речах своему начальнику. Разъяснив им положение дел, он повел гарнизон в бой и, войдя ночью, сразился с папистами, причем был ранен; здесь погибло сорок шесть нападавших. Король Наваррский был так разгневан этой дерзостью, что потребовал сдачи Кастельно, державшего оборону Обинье, и угрожал четырьмя пушками. Ему ответили, что не побоялись и четырнадцати.

(1577). Вскоре мир был заключен[663]. Вернувшись, Обинье написал королю, своему государю, прощальное письмо в следующих выражениях:

«Государь, ваша память с упреком перечислит вам двенадцать лет моей службы и двенадцать моих ранений в живот; она напомнит вам, что вы были в плену, а также и то, что рука, которая вам это пишет, открыла засовы вашей тюрьмы и, служа вам, осталась свободной от ваших благодеяний, незапятнанной, несмотря на попытки ваших врагов и ваши собственные подкупить меня. Этим письмом предаю вас Богу, Которому я посвятил свою прежнюю службу и посвящаю будущую. Этой будущей службою я постараюсь доказать вам, что, потеряв меня, вы потеряли преданнейшего слугу, и т.п.».

Проезжая Ажьен, он явился к госпоже де Рок, которая по-матерински утешала его в печалях. Там увидел он большую собаку — испанскую ищейку по имени Ситрон, часто лежавшую у ног короля, между Фронтенаком и Обинье. Подыхавшее от голода бедное животное подошло к нему приласкаться. Тронутый этим, Обинье поместил его у одной женщины и велел пришить ему к ошейнику листок бумаги со следующим сонетом:

На следующий день эту собаку не преминули подвести к королю, проезжавшему через Ажьен. Прочитав эти стихи, король изменился в лице. Еще больше был он взволнован, когда через некоторое время на съезде в Сент-Фуа депутаты Лангедока спросили, где Обинье, спасший их провинцию. По их единодушной просьбе к государю отправились господа Д’Иоле и де Пажези, дабы от имени церквей спросить, что сталось со столь преданным служителем Бога. Король ответил, что еще считает Обинье своим и прикажет вернуть его. Между тем Обинье намеревался проездом проститься со своими друзьями из Пуату, продать свое имущество и поступить на службу к герцогу Казимиру[664]. Но случилось иначе: приехав в Сен-Желе, еще не слезая с коня, он увидел в окне Сюзанну де Лезэ из семьи де Дивонн[665]. Он так был пронзен любовью к ней, что свою Германию нашел у господ де Сен-Желе и де ла Булэ, ухватившихся за этот случай, чтобы доверить своему другу различные замыслы. С другой стороны, к этой новой любви примешивалась жажда отдыха. Кроме того, желая быть полезным, он не пренебрег ничем, чтобы внушить уважение к себе своим единомышленникам и вызвать сожаление о потере в своем неблагодарном государе.

Итак, он отправился на разведку в Нант[666], где чуть было не попал в плен; с тех пор он решил действовать не там, а в Монтегю и Лиможе, куда был вызван господами дю Пренсе и дю Буше, которые, по их словам, ценили в нем не только ум и совесть, но еще и доверие к нему гугенотов. Впрочем, подробности об этом деле вы найдете в главе четвертой 4-й книги «Истории»[667]; прибавлю только следующее: Обинье предсказал двум негодяям, что им скоро отрубят головы, и даже определил, сколько ударов получит каждый.

Упреки со стороны церковных общин за Обинье и горечь утраты вызвали в короле сожаление, а обнаруженные измены врагов Обинье еще усилили это чувство. К этому примешалась ревность и страх, что покровительство над церквами перейдет к герцогу Казимиру. К тому же государь часто слышал или сам передавал множество рассказов о подвигах Обинье. Все это вынудило короля Наваррского снова призвать его четырьмя письмами; но Обинье бросил их в огонь. Между тем бунтарь узнал, что государь, услышав о событиях в Лиможе и считая, что Обинье попал в плен, велел заложить кольца своей жены, чтобы выкупить его; но не это все тронуло Обинье, а известие, что король, считая его обезглавленным, чрезвычайно опечалился и несколько дней не принимал пищу.

Ла Булэ однажды обсуждал с ла Мадленом ссору между ним и Обинье, и тот рассказал, как их задумали столкнуть без всякой на то причины, тогда ла Булэ с юной горячностью бросился на него со шпагою, затем пообещал ему призвать к себе на помощь друга. Обинье, которого ла Булэ известил о случившемся, решил, что дуэль должна произойти при Наваррском дворе. Он написал ла Булэ, веля ему устроить ужин и ночлег в ла Мадлен, чтобы поутру им вместе выехать оттуда и сразиться на полпути меж Барбастом и Нераком, в одних рубашках, на шпагах и с кинжалами. С этой целью он доехал на перекладных до Мэр, что близ Орлеана, в Кастель-Жалу, откуда послал слугу; тот доставил ему в Варбаст письма, которыми ла Булэ уведомлял его, что договор заключен и что ла Мадлен переночует в одной с ним комнате, дабы не проспать поединок. Назавтра Обинье, помолившись и плотно позавтракав, поджидал в условленном месте, как вдруг завидел двух всадников, из коих скачущий впереди ла Булэ еще издалека закричал ему: «Чудо! Поединка не будет!» Ибо противника в полночь разбил паралич, лишив владения всеми членами. «Вот, — подумал Обинье, — как услышаны мои молитвы». Позднее, восемь лет спустя, Обинье повстречал ла Мадлена в Монтобане; тот шел со шпагою, но одеревенелою походкой; Обинье послал к нему Фронтенака узнать, в достаточной ли мере вылечился его противник и в состоянии ли он будет сразиться с ним, к чему Обинье весьма стремился; ответ был «нет», и Фронтенак вернулся ни с чем к своему другу, ожидавшему его за городскими воротами, хотя Ренье и Фава горячо отговаривали его от дуэли; Обинье же непременно желал поединка, к чему побуждала его громкая слава недруга, который убил восьмерых дворян, не потеряв притом ни единой капли крови.

Придворная молодежь, называвшая себя демогоргонистами, а предводителя своих безумств Демогоргоном[668], отправилась навстречу Обинье, примирившемуся с королем. Надо еще упомянуть, что камер-лакея, по имени де Кур, забавнейшего и храбрейшего человека, которого дал королю Обинье, не могли удержать просьбами ни государь, ни сам Обинье: он не оставил Обинье в его злоключениях. Но когда мир с королем был заключен, де Кур вернулся ко двору за неделю до прибытия Обинье. Король спросил де Кура, откуда он явился; тот ответил: «Да» и на все дальнейшие вопросы кстати и некстати также отвечал «Да». «Ведь короли, — сказал он, — увольняют честных слуг за то, что те не всегда говорят: «Да».

(1580). Король принял Обинье ласково, с искупительными обещаниями. Королева приняла его по-родственному, надеясь получить от него то, чего не находила у других. Вскоре, желая решить вопрос о войне в связи со сдачей крепостей, король Наваррский призвал на совещание только виконта де Тюрена, Фава, Констана и Обинье. Из этих пяти лиц четверо были влюблены. Выбрав в советчики любовь, они решили вопрос в пользу войны[669], которая описана в четвертой главе четвертой книги II тома.

Я уже говорил о том, что Лиможское дело явилось средством примирения короля с его слугою: вот почему приглашаю вас прочесть обо всем этом в начале указанной главы, где вы найдете важные подробности; в следующей главе можно узнать о начале военных действий, а в шестой — о взятии Монтегю; конец этой главы посвящен подвигам того, о ком идет речь, и опасностям, коим он подвергался, но особенно достоверно говорится обо всем этом в главе 10-й той же книги, посвященной осаде Блэ, где Обинье допустил следующий промах: вернувшись в войско, решившее в его отсутствие ретироваться, он обязан был получше удостовериться в наличии осадных лестниц; тут же отметьте и чрезмерное его тщеславие и дерзкие слова, за которые Бог наказал его: слова эти дорого обошлись ему, когда Пардийян посоветовал королю Наваррскому остеречься и не давать губернаторства столь дерзкому хвастуну[670].

Во время военных действий граф де Ларошфуко привез в Нерак понсского губернатора Юссона; друзья Обинье уведомили его, что Юссон рассказал о событиях под Блэ к невыгоде Обинье, предпринявшего это дело. Тогда Обинье взял с собой Лаллю и трех дворян, помогавших ему в этом предприятии; подвергаясь большим опасностям, он проехал восемьдесят миль от Монтегю до Нерака; по приезде он попросил короля призвать на очную ставку с ним Юссона; он рассказал все, как было, и Юссон подтвердил каждое его слово. Таким образом Обинье получил возможность опровергнуть тех, кто хотел бы исказить события; кое-кто из свиты Юссона получил выговор, после чего пришлось искать соглашения. Отсюда заявление короля Наваррского, которое вы найдете в бумагах вашего отца и сохраните как почетную грамоту.

Благодаря этому путешествию Обинье присутствовал в Нераке при дерзком набеге маршала де Бирона, описанном в главе 11-й. Обнаружив эпидемию страха среди гасконских гугенотов, он собрал старых знакомых из Кастель-Жалу и поддержал честь партии. Принцессам и людям, в то время враждебно настроенным, это событие показалось значительней, чем оно того заслуживало. Потом, возвращаясь в сопровождении пятнадцати конных аркебузиров из Кастель-Жалу, Обинье подвергся нападению со стороны шестидесяти легковооруженных всадников де Лаэ, близ Кура. Наш Обинье так искусно нашел выгоды в этом положении, что у нападавших было убито трое дворян, а у него было только двое раненых. Но он едва не покрыл себя позором, продвигаясь среди виноградников Сен-Пре к Жарнаку; в полночь, проходя по узкой тропинке всего с пятью сопровождающими из Монтегю, Обинье первый увидел ехавших ему навстречу всадников; недолго думая, они схватились за шпаги; если бы люди Обинье, не желавшие ввязываться в эту стычку, могли удрать, они бы непременно так и поступили, очутившись с четырех сторон во вражеской осаде и не пользуясь никакой поддержкой в этой местности. Но это было бы явным позором: их противниками оказались два католических священника и двое пьяниц, которые оставили ножны в трактире и поклялись нападать на всех встречных; за это они здорово поплатились.

(1580). Этот год прошел под Монтегю в славных военных упражнениях. Находившаяся там конница состояла из трех бригад; одна была отдана губернатору ла Булэ, другая — господину де Сент-Этьену и немного больше трети — Обинье. Этих всадников прозвали в области «албанцами» за то, что они были всегда в седле. При одном набеге их нападению подвергся Пелиссоньер из отряда герцога дю Мена; потеряв восемь человек, он спасся, но выстрелом из пистолета ему перебило руку. В другом набеге, под Анже, Обинье рассеял роту из полка Брюйера. Тем не менее, Монтегю был осажден.

Вы прочтете в главах 15-й и 16-й о героической подготовке к обороне. Добавлю только, что десять попыток проникнуть в Монтегю, когда в ход пускались то веревка, то кинжал, отбиты были только благодаря умению Обинье разбираться в лицах; тридцатью вылазками, из которых в десяти пришлось вступить в рукопашный бой, руководил Обинье; всего одну вылазку совершил Сент-Этьен с людьми из Нижнего Пуату в подражание подвигам тех, кого они прозвали «албанцами»: но это послужило только к славе Обинье. Знайте же, что Обинье и был тем самым капитаном, коему граф де Люд поручил объявить о мире; заслуга в этом деле, как и во многих других, принадлежит ему, хотя в «Истории» он и укрылся под вымышленным именем.

По заключении мира он нашел в Либурне множество вельмож и удобный случай совершить все то, что описано в главе 2-й книги пятой того же тома. Хочу лишь добавить к сему рассказ об одном галантном происшествии, которое я не осмелился включить в «Историю».

Однажды, гуляя с Обинье на берегу реки Дронны, некий португальский коннетабль[671] стал испускать глубокие вздохи, сорвал с дерева кусок коры (в ту пору деревья были в цвету) и, рассказав на испанском языке о своем томлении по некоей даме, начертал на этой коре следующие строки по-латыни:

Обливаясь слезами, он хотел стать на колени и бросить написанное в воду.

Обинье схватил его за руку, быстро прочитал вслух эти стихи, тут же переложил это латинское шестистишие во французский лирический сонет и записал его на той же коре: