Разогретое тело требовало действия, и я подавил в себе страх неведомого. Что за сомнения? Я еду на войну, точнее, на первую войну, где молох прогресса впервые станет перемалывать и уничтожать людей миллионами, используя для этого все возможные способы. Я должен выжить, а для этого, в первую очередь, мне дан инструмент - собственное тело, которое я должен узнать досконально, иначе всем моим стараниям грош цена, а на кону жизнь моих близких.

   Как там у мудрых и великих? Сомневаешься, делай шаг вперёд? Я бы добавил: "И внимательно смотри куда ступаешь".

   Я ещё сомневался, а руки уже открывали наружную дверь тамбура. Да, да! Она никогда не запиралась. Не было в эшелоне кондукторов. Хочешь выйти на ходу поезда, несущегося со скоростью сорок-пятьдесят вёрст в час? Милости просим. Кому ты нужен со свёрнутой шеей.

   Сказать, что я не боялся, значит, ничего не сказать. Всю свою жизнь поступающий по правилам, ни разу не выступающий за рамки Уголовного кодекса, не считая пары дохленьких административок, и то по невнимательности или озорству, обыватель лез босиком в одном пропитанном насквозь потом исподнем посреди сибирской ночи на покрытую морозной наледью крышу мчащегося ночного эшелона с целью познать, мать их через коромысло, пределы возможностей своего тела!

   Боковой ветер сносил клубы паровозного дыма немного в сторону, открывая мне вид на змеящийся поток вагонов эшелона. Пальцы ног сами находили опору, опираясь на какие-то железные скобы и выступы, а кисти рук клещами вцеплялись в выступы на крыше вагона.

   Я опасался встать, осознав, что уже несколько десятков секунд стою на карачках, на крыше вагона у одной из вентиляционных отдушин, чёрт их знает, как они называются. Сильный ледяной ветер дул в спину, да так, что вскорости я понял, что исподнее схватилось ледяной коркой, но кожа моя пылала неугасимым пламенем. Казалось, что если захочу, то высушу бельё прямо на себе, уподобляясь тибетским монахам.

  - Бл@-@-@-а-а-а! - заорал я в ночное небо, буквально вздёргивая себя на ноги и разбегаясь по крыше, перескакивая грибки отдушин. Прыжок! И я перелетаю на крышу следующего вагона. Снова бешеный бег с препятствиями. Кое-где босые подошвы норовили соскользнуть, но я каким-то чудом удерживал равновесие. Затем вошёл в менее сумасшедший ритм и интуитивно почувствовал, как и куда правильно ставить стопы. Не заметил, как добежал до хвоста эшелона. Открытых платформ с техникой не было. Их обещали прицепить лишь после полного формирования фронтового эшелона. Пока в нём была лишь живая сила, пушечное мясо.

   На обратный путь ушло больше времени, так как бежать пришлось против очень сильного ветра. Это был даже не бег, а быстрый шаг на преодоление, но и из этого испытания я вышел успешно. Для верности повторил.

   Уже спускаясь вниз, в предусмотрительно заклиненную фуражкой дверь вагона, я, наконец, почувствовал некоторую усталость. Зайдя в тамбур, пробрался к лампе и снова зажёг фитиль спичками, предусмотрительно оставленными караульным на жестяной подставке. Внимательно осмотрелся уже в искусственном свете. Никакого ожидаемого дискомфорта при переходе к обычному зрению не было, лишь некоторое время отсутствовали краски. Затем всё пришло в норму.

   За окном серело, эшелон замедлял ход. Станция. Вот и новый день, новые заботы. Я аккуратно пробрался к своему лежаку, вытащил из-под шинели чистое исподнее и быстро переоделся. Едва забрался на лежак и накрылся с головой, как прозвучало:

  - Па-а-адъём! - Демьян обладал великолепным баритоном, но военные команды подавал с непередаваемым противно-издевательским тембром.