Ее обстановка вызвала в Лайле отвращение, но вместе с тем и радость. Уставшая как собака, девушка вынула из кармана камень и швырнула его на деревянный стол у двери.

Бэррон оставил ее цилиндр на кровати, и Лайла села рядом с ним, чтобы расшнуровать сапоги. Они здорово износились, и Лайла поморщилась, прикинув, сколько стоит приличная пара. Украсть ее нелегко. Одно дело – вытащить у человека карманные часы, и совсем другое – снять с него обувь.

Лайла стянула один сапог, как вдруг услышала странный звук, будто что-то ухнуло, и, подняв голову, увидела в спальне мужчину.

Он не мог войти через дверь (она была заперта), но, как ни странно, стоял здесь, опираясь окровавленной рукой о стену. Между его ладонью и доской Лайла заметила свой скомканный платок.

Волосы падали мужчине на лицо, закрывая один глаз, и все равно она его сразу узнала.

Это был тот пьяный из переулка.

– Отдай, – тяжело выдохнул он с легким незнакомым акцентом.

– Как ты, черт возьми, сюда попал? – крикнула девушка, поднимаясь.

– Ты должна его отдать.

Здесь, в тесной освещенной комнатке, Лайла смогла рассмотреть его черный камзол с серебряными пуговицами и блестящее от пота лицо.

– Зря… ты… его взяла.

Лайла покосилась на камень, лежавший на столе. Человек проследил за ее взглядом, и они бросились к камню одновременно – точнее, Лайла бросилась, а незнакомец оттолкнулся от стены и, пошатнувшись, рухнул к ногам девушки. Его голова стукнулась о пол.

«Прекрасно», – подумала Лайла, уставившись на безжизненное тело, и слегка пнула его в плечо носком сапога. Незнакомец не шелохнулся. Тогда она опустилась на колени и перевернула его. Судя по всему, ночка у него выдалась тяжелая. Черная рубашка липла к телу: сперва Лайла подумала, что она пропиталась потом, но, коснувшись ее, поняла, что это кровь. Девушка уже решила обшарить карманы, а потом выкинуть тело в окно, но вдруг заметила, как под испачканной рубашкой слабо вздымается грудь, и поняла, что он пока еще жив.

Вблизи незнакомец оказался гораздо моложе, чем ей показалось вначале. Кожа, измазанная сажей и кровью, была гладкой, а лицо сохраняло мальчишеские черты. Он выглядел едва ли на пару лет старше Лайлы. Когда она убрала рыжеватые волосы с его лба, веки парня дрогнули и начали подниматься.

Лайла отшатнулась. Один глаз был красивого голубого цвета, а второй – черный как смоль: не с черной радужной оболочкой, как у некоторых восточных людей, а полностью, неестественно черный.

Когда взгляд незнакомца сфокусировался, Лайла потянулась за ближайшим предметом – им оказалась книга – и со всей силы стукнула парня по голове. Он вновь обмяк, а Лайла отбросила книгу и схватила незнакомца за запястья.

«Пахнет цветами», – подумалось девушке, пока она тащила тело по полу.

Очнувшись, Келл обнаружил, что привязан к кровати.

Запястья были обмотаны грубой веревкой и притянуты к спинке. Голова раскалывалась. Когда Келл попробовал пошевелиться, ребра пронзила тупая боль. Зато хотя бы кровотечение остановилось, и, попытавшись призвать свою силу, он с облегчением почувствовал, что та откликнулась. Заклятие королевского клинка наконец развеялось.

Оценив свое состояние, Келл почувствовал, что он не один в комнате. Приподняв голову с подушки, антари заметил воровку, которая, примостившись на стуле у дальнего края кровати, заводила серебряные часы и при этом вполглаза следила за пленником. Она была без маски, и Келл внимательно ее рассмотрел. Совсем юная, худая, как изголодавшаяся птичка, темные волосы едва закрывают уши, острый подбородок, глаза карие, но разного оттенка. Келл открыл рот, собираясь начать разговор с какого-нибудь бестолкового вопроса, вроде: «Вы меня не развяжете?» или «Где камень?». Но вместо этого неожиданно сказал: