Я ожидаю увидеть небольшую выставку, ютящуюся в крошечной комнатушке, но за дверью простирается длинный узкий коридор с увешанными зеркалами стенами и роскошным красным ковром на полу. Сейчас десять минут одиннадцатого, музей только открылся, но уже собралась небольшая очередь: молодые влюбленные в модной одежде и пожилая пара с рыжеволосым мальчуганом. За мной с улицы входит семья туристов – они громко переговариваются на итальянском, шутят и смеются. Мы подходим к кассе. Я улыбаюсь малышу, и он цепляется за ногу бабушки. Я показываю охраннику содержимое карманов, остановившись прямо под кондиционером. На меня дует приятно теплый воздух, голова идет кругом от переизбытка незнакомой речи вокруг – все говорят на каких-то своих языках, и я вдруг чувствую себя чужим здесь, каким-то странным, как инопланетянин в герметично запакованном скафандре.

Я миную вход в гардеробную и оказываюсь в обитом красным плисом помещении с низким темным потолком. Сдаю плащ и только теперь замечаю, какие тут дорогие билеты. Но, признаться, эта роскошная красная комната воодушевляет меня, и я предвкушаю удовольствие от выставки, поэтому плачу. Когда я выйду отсюда, кредитка уже будет работать.

Я следую за остальными по тесному коридору, обставленному кривыми зеркалами, как в парке аттракционов, и тотемами из восковых масок. Я смотрю на маленького мальчика впереди – уверен, Хейден или Зоуи испугались бы масок, но малыш смеется, пританцовывая рядом с бабушкой и дедушкой. Наверное, они тут уже бывали. В очередной раз приказав себе не волноваться, я пытаюсь насладиться экскурсией.

Мы сворачиваем за угол и оказываемся в неожиданно изысканной ярко освещенной комнате, похожей на уменьшенную версию вестибюля оперы Гарнье: стены покрыты фресками и зеркалами в золоченых узорчатых рамах в стиле эпохи барокко. Нас ведут по широкой мраморной лестнице к черной двери с надписью «Le Palais de Mirages»[22]. Гул разговоров стихает, и мы входим в темную комнату размером с две наши спальни дома и высоким потолком. На стенах висят зеркала. Я пытаюсь подавить приступ паники. Что, если эти люди – мошенники? Что, если они собираются нас ограбить? Мы как мишени на плацу, легкомысленные, легковерные туристы с кучей денег. Нас завели сюда, как скот на убой, и мы покорно побрели, куда нам сказали.

«Не глупи, Марк». Голос в моей голове принадлежит не Стеф, это смесь голосов Одетты и Клары, неодобрительных, давно укоренившихся в моем сознании, привыкших подчинять: «Это просто шоу. Что с тобой случилось?»

«На меня напали, в моем доме, в темноте, – хочу ответить им я. – Вот что случилось со мной!» Но я знаю, что мою душу разъедает то, что произошло задолго до ограбления.

В темноте малыш что-то шепчет, и бабушка наклоняется к нему, чтобы утешить. Он хихикает. Из динамиков раздается объявление на английском и французском – просьба выключить мобильные телефоны и не фотографировать. Экскурсовод заводит очередную группу внутрь и подает нам знак встать у стены. Затем выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Лампочки в изогнутом потолке мигают, затем в такт барабанному бою, доносящемуся из динамиков, вспыхивают и гаснут яркие светильники в форме труб на стенах. Под раскат грома ярко вспыхивает молнией сфера под потолком, освещая четыре фигуры на высоких пьедесталах в каждом из углов комнаты, – и их отражения множатся в зеркалах. В комнате раздается зажигательная испанская музыка, и под звуки болеро фигуры заливает мерцающий свет из ламп, скрытых в нишах потолка. Кажется, что фигуры двигаются, хотя они сделаны из воска: три женщины в национальных костюмах – какого-то африканского племени, Полинезии и Индии – устремили взоры на горящие глаза злобного брахмана.

Я мысленно критикую скрытый в этой инсталляции сексизм и расизм – колониальное стремление усматривать экзотику в «примитивной» телесности. Но тут с очередным раскатом грома свет гаснет – и включается вновь, на этот раз горят светильники в виде зеленых змей и побегов экзотических растений, поблескивает потолок, из скрытых в нем отверстий в помещение проникает поток теплого воздуха, имитирующий ветер, и комната наполняется жужжанием тропических насекомых. Услышав рев тигра, я смотрю на маленького мальчика, испугавшись за него, но он улыбается, восхищенно глядя на узор листьев на потолке.

Снова гаснет свет, и теперь потолок выглядит как усеянное звездами ночное небо. Брахман и три женщины исчезают, и на пьедесталах вдруг оказываются другие фигуры – запечатленные в воске участники бала-маскарада. Над ними мерцают звезды, и в игре света и тени кажется, что они вальсируют. Постепенно на краю комнаты загорается свет, оранжево-розовый, будто наступает венчающий бал-маскарад рассвет. Из динамиков доносится объявление – участников экскурсии просят пройти в дальнюю дверь комнаты и продолжить осмотр музея.

Пока остальные покидают зал, я осматриваю помещение, думая, как же создателям этой инсталляции удалось добиться всех этих эффектов. Выставка, очевидно, довольно старая, но все еще производит впечатление тем, насколько тут все продумано. Наверное, внутри пьедесталов установлен специальный механизм, опускающий первые фигуры и поднимающий вторые в тот момент, когда гаснет свет. Я осматриваю потолок в поисках причудливых светильников и отверстий, откуда поступал теплый воздух, но искусственный рассвет слепит глаза, и я ничего не вижу. Бормоча что-то бессмысленное, просто чтобы показать экскурсоводам, мол, в зале еще кто-то есть, я на ощупь пробираюсь к двери. Ее нет! Я веду кончиками пальцев по стене, но ощущаю лишь шероховатость дешевого бархата, которым она обита. Наверное, я прошел мимо нужного места. Я возвращаюсь, по-прежнему ослепленный. Это небольшая комната, дверь находилась справа от меня. Даже если она…

За моей спиной слышится какой-то грохот, в углу кто-то тяжко вздыхает.

– Кто здесь?

«Они в нашем доме, Марк».

«Этого не может быть. Наверное, это просто…»

Стук… Стук…

«Они внутри. О господи…»

«Стеф, не надо».

У меня перехватывает дыхание, в груди ноет. Пытаясь вдохнуть, я поспешно иду ко второй двери комнаты, но не могу… все еще не могу найти…

Загорается обычный свет, зеркала в комнате поблескивают. Я тут один.