Он рассмеялся. Непринужденно, без натяжки. Сегодня мы чудесно ладили. Понятное дело, я мог все испортить в любую секунду, протаранив в таком напоминающем суп тумане чей-то задний бампер. Но мы с ним ладили. Отец и сын, вдвоем. У меня зарделись щеки от удовольствия. Я испытывал прилив горделивого чувства, вцепившись в баранку, прости господи.

Ужинали мы тоже вместе. Сузанна отсутствовала по своим рабочим делам в Дублине, я ничего на тот вечер не запланировал и, стало быть, не должен был ни перед кем оправдываться. На обратном пути в Лондон отец позвонил секретарше, чтобы та извинилась за него перед очередной супругой. Похоже, отец рассматривал эсэмэски как слишком интимную форму общения. А может, слишком уж современную. Вариант позвонить жене лично, судя по всему, отпадал сам собой. Эти ранние провозвестники выглядели не очень ободряющими, и, не отрывая взгляда от полупрозрачных видов за лобовым стеклом, я сам с собой поспорил, что она продержится не дольше, чем обе ее ближайшие предшественницы.

— Я скучаю по твоей матери, — минуту спустя промолвил отец. Голос его прозвучал устало под бременем той скорби, что выходила на первый план всякий раз, когда упоминалась моя матушка. — Господи, Мартин, как же я по ней скучаю…

— И я, — последовал ответ.

Я не погрешил против истины и вел затем машину в полном молчании. Но пусть и нелегким оно было, это молчание, его никак нельзя назвать вымученным. Просто тут нечего добавить. Смерть матери оставалась ничуть не менее ужасным событием даже по прошествии доброй дюжины лет. Я не мог презирать отца за те слова, что он произнес от сердца. Однако предложить хоть что-то утешительное тоже был не в состоянии.

За ужином его настроение улучшилось. После нескольких глотков шампанского отец вроде бы начал возвращаться к своему привычному образу.

— Что ты слышал про Гарри Сполдинга?

— Представитель «потерянного поколения» Хемингуэя.

— Как прикажешь понимать? — насупился отец.

— Не знаю. Наверное, он был чем-то вроде Дика Дайвера.

— Дик Дайвер — вымышленный персонаж Скотта Фицджеральда.

— Это мне известно. Но… Отец, ты понимаешь, что я имею в виду. Он был одним из тех богатых американских экспатриантов, которые украшали собой Ривьеру в двадцатые годы. — Конечно, в этом вопросе я не был полнейшим профаном. В конце концов, речь шла о любимом литературном жанре Сузанны. И, словно желая это доказать, я прибавил: — В ту пору имелось множество самых разных Гарри Сполдингов. Состоятельные и беспомощные любители приятного времяпрепровождения с легкими претензиями на художественный вкус. По шаблону Джеральда Мерфи. Летом они обитали на юге Франции, а зимовать отправлялись в Церматт. Сполдинг играл в поло и выигрывал регаты на борту своей прославленной яхты.

— Смотрю, ты очень хорошо информирован.

— Все это было в каталоге сегодняшнего аукциона.

— Буллен с Клоуром не историки, Мартин. Они падальщики, старьевщики моря. Давай-ка я тебе расскажу о настоящем Гарри Сполдинге.

Мой отец отнюдь не принадлежал к числу докучливых самоучек. Он был просто очень талантливым стипендиатом, которого обучали иезуиты Амплфортского колледжа. С другой стороны, отец упустил шанс поступить в университет, в результате чего испытывал комплекс интеллектуальной ущербности, который порой заставлял его вести себя с излишней напыщенностью при обсуждении академических тем или вопросов из культурной области. Он был склонен к догматизму, ханжеству и педантичности. При всем при этом, как однажды заметила Сузанна, мой отец обладал первоклассным умом. И ей можно верить, коль скоро она сама имела больше научных верительных грамот, чем кто бы то ни был в моем окружении, и умела выносить точные суждения. Лекцию о настоящем Гарри Сполдинге, впрочем, пришлось немного отложить, потому что по ресторану тенью скользнул официант и встал возле отцовского локтя в ожидании заказа.

Мы ужинали в «Кундане» на Хорзферри-роуд. Это англо-индийское заведение, неброское и дорогое по высшему разряду. Его основная клиентура представлена высокопоставленными чиновниками, пожилыми парламентскими «заднескамеечниками» и адвокатами с обильными гонорарами от Уайт-холла. Отец ходил сюда годами. Вряд ли за все это время их меню хоть раз обновилось. Мне вновь пришло на ум, что для человека с подобными наклонностями морской вояж и в самом деле звучит дико экстравагантно, совсем не вписывается в его характер. При этой мысли в памяти всплыло выражение отцовского лица, когда мы шли мимо закутанной в саван яхты несколькими часами ранее.

Итак, выяснилось, что Гарри Споддинг был героем Первой мировой. Он начинал лейтенантом командиром американского пехотного взвода на поздних этапах войны на территории Франции и Фландрии. Миролюбивый Вудро Вильсон в конечном итоге довел Америку до вступления в конфликт. Причем он на самом деле являлся убежденным пацифистом, мечтающим о послевоенной Лиге наций, чтобы уже никогда не повторилась та мясорубка, в которую он вовлек свою страну.

А вот на американских солдат куда более сильное влияние оказывали воинские идеалы и философия менее миролюбивого предшественника Вильсона, Теодора Рузвельта. На переломе столетия, в период испано-американской войны, Рузвельт лично возглавил кавалерийскую атаку на Кубе. Он был воинственным, несговорчивым и решительным сторонником мнения, что всякий раз, когда речь заходит об интересах Америки, действует аксиома «кто силен, тот и прав». Именно Тедди Рузвельт основал громадные форты, где проходили обучение американские войска. Именно он ввел правило, что солдаты должны получать надлежащее денежное, а также вещевое довольствие в форме самых лучших ботинок и самых теплых одеял — не говоря уже о военной технике и снаряжении.

Когда в 1917 году была объявлена мобилизация, армия США столкнулась с опытными немецкими дивизиями, которые удерживали свои окопы и прочие позиции на протяжении четырех лет атак и контратак. Американцы были хорошо подготовлены к войне, уверены в себе и прекрасно обучены. Дрались они храбро и самоотверженно. Но даже в той армии, где воинская доблесть была обычным делом, подвиги лейтенанта Сполдинга слыли легендарными.