Почти моментально появился слуга.

— Где мои сыновья, Грундвиг? — спросил владелец замка. — Неужели в такую погоду, в такой сильный ветер они вышли в море? Не может быть!..

— Ваша светлость, — залепетал слуга, — разумеется, они не позволят… я полагаю, что нет… впрочем, припоминаю: они изволили отбыть в ског на оленью охоту.

— Нескладно рассказываешь, Грундвиг: путаницу несешь, — строго заметил герцог. — Говори правду, где молодые господа?

— Ваше высочество! Надо полагать, они меня провели, намекнув, что отправляются в ског охотиться, потому что «Сусанны» нет в фиорде.

— Ах, они безумцы, безумцы!.. Вечно в море, в любую погоду! Когда-нибудь оно поглотит их, как поглотило их дядю Магнуса.

— Моих советов они слушать не желают, — с горечью произнес старый слуга, — и лишь все больше и больше сторонятся меня. Бывало, они шагу без меня не делали, а теперь говорят, что для мореплавания я слишком стар…

Верный Грундвиг смахнул навернувшуюся слезу и продолжал с усилием:

— Умоляю вас, ваша светлость, не поручайте мне больше присматривать за ними. Мне с ними не справиться. Сами посудите: погода ужасная, наверняка разбушевался мальстрем, а они в море — и я не с ними, не могу помочь им своей опытностью. Если с ними случится беда, я не переживу… О, ваша светлость! Ради Бога, запретите вы им сами так шутить с опасностью… Когда я не буду больше мешать им своими советами, они станут обращаться со мной по-прежнему, и я буду сопровождать их всюду, как Гуттор… Счастливец!

Грундвиг мог говорить сколько угодно в подобном тоне: герцог все равно не обращал внимания на жалобы своего старого слуги, горе которого было тем сильнее, что он завидовал своему давнему товарищу Гуттору. Оба они не расставались с молодыми людьми с самой их колыбели и были очень любимы ими. Когда молодые люди были на службе во Франции, Гуттор и Грундвиг безотлучно находились при них. С некоторых пор Харальд приказал Грундвигу наблюдать за Эдмундом и Олафом, чтобы они не подвергали себя так часто опасности. Молодым людям это не понравилось. Почтительные увещевания Грундвига надоели им, и они стали от него скрывать свои поездки по морю в дурную погоду. Гуттор, напротив, постоянно был с ними. Пока Грундвиг произносил свои жалобы, старый герцог с гордостью бормотал про себя:

— Да, сразу видно потомков древних викингов, которые царствовали здесь много веков. С ними случится лишь то, что угодно Богу: никто своей судьбы не избежит…

Последние слова Грундвига он, однако, расслышал.

— Я не могу, — возразил он, — запретить своим сыновьям эти поездки по морю, потому что если я приказываю, то всякий должен повиноваться. — При этих словах лицо герцога приняло суровое выражение. — Да и в конце концов я вовсе не против того, чтобы они упражняли в себе энергию духа и тела: ничто так не закаляет человека, как борьба с морем. Мне бы только хотелось, чтобы они вели себя поосторожнее и без надобности не рисковали бы жизнью. Тебе, Грундвиг, мои планы известны; ты знаешь, какую роль призваны играть эти благородные принцы. Приближается время, когда от них потребуется и смелость, и энергия. Мне всегда хотелось, чтобы эти качества в них как можно больше развились. Поэтому я возвращаю тебе свободу действий. Сопровождай их всюду — и в море, и в скоге, руководи ими, умеряй их пыл и постарайся, чтобы семье нашей не пришлось опять надеть траур. Помимо той высокой участи, которая их ожидает, помни, что отец их двадцать два года оплакивает своего малютку сына, и не перенесет новой потери.

— Никогда я не верил в смерть вашего сына, ваша светлость, — промолвил Грундвиг, качая головой.

— Ты опять за старые бредни?

— Нет, ваша светлость, это не бредни… Надод плавал, как рыба, а в тот день море было совершенно спокойно. Никогда бы не дал он ребенку утонуть и уж, во всяком случае, выловил бы его труп. Извольте также припомнить, что у входа в фиорд видели тогда какой-то чужой корабль.

— Ну да, я знаю, ты ведь сочинил по этому поводу целый роман. Но я помню только, что Нада допрашивали и его родители, и я сам. Ему было обещано прощение и даже огромная награда, а между тем он твердил свое: мальчик упал в воду и пошел ко дну, я не успел его поймать. Почему бы ему не сказать правду?.. Может быть, я наказал его слишком строго, но ведь ему запрещено было брать Фредерика в море… Я и мать чуть с ума не сошли тогда от горя… Не будем больше об этом говорить, Грундвиг, старая рана до сих пор не зажила и болит при малейшем прикосновении.

— Извините меня, ваша светлость, но я никогда не перестану так думать — до самой смерти. Вот уже двадцать два года я ищу по всему свету, ищу всякий раз, когда получаю от вашей светлости отпуск, и я буду это делать до последнего вздоха. Верьте мне, ваша светлость, это последнее мое слово, и я из уважения к вам никогда больше говорить не буду, но я убежден, что Надод отправился за наградой, потому что многим было выгодно уничтожить мужское потомство герцогов Норландских. Разве теперешняя шведская династия может забыть, что вы происходите от древних королей и что на сейме голштинская партия одержала верх над бьёрнской большинством всего лишь в пять голосов?.. Нет, ваша светлость, как вам угодно, но мальчика украли и воспитали где-нибудь в низкой доле, надеясь, что его никогда не отыщут… Но только ведь у него есть на груди ваш родовой знак…

— Если бы твои предположения были хоть сколько-нибудь основательны, — перебил герцог, — то ведь и после того, наверное, делались бы попытки украсть и прочих моих сыновей…

— А вы разве уверены, ваша светлость, что таких попыток не было?