– Я так и поняла, что ты умный, – кивнула девица. – Пошли, покажу выход.
По моим представлениям, мы с Жорой не успели зайти далеко. Однако Мара все вела и вела меня. Коридор сузился, потом она отодвинула скособоченный щит из старого оргалита, за ним зияла пещера, такая же, как наши каменоломни у Могильника. Только плесенью почти не пахло.
Вот тут и пригодилась ее батарейка. Подошла, слава богам, фонарик наконец-то изверг из себя вразумительный свет.
Проход, по которому мы шли, был очень кривой и такой узкий, что приходилось двигаться гуськом. Под подошвой хлюпнуло, и я испуганно дернул ногой.
– Не бойся, это не дождевая вода, – предупредила вопрос Мара. – Не с поверхности. Если бы пещеру затапливало после каждого ливня или по весне, в половодье, фиг бы кто выжил. А тут всего лишь грунтовые воды. Вон там и вон там, – она ткнула пальцем в сторону и за спину, – два ключа бьют. Только ты сами родники не увидишь, потому что их, еще когда я маленькой была, зацементировали сверху, от греха подальше, а ручейки направили по трубам к резервуарам. Сам небось знаешь, откуда вы воду набираете.
Питьевую воду мы в Могильнике набирали из трубы, это верно. Кран открывался дважды в сутки на полчаса. Еще я знал, что раз в неделю дежурные ходят вдоль трубы до восполняемой естественным образом цистерны: при необходимости проводят профилактику или ремонт, меняют очистные фильтры, но в основном их посылают туда ради замены аккумулятора в счетчике Гейгера, который возле резервуара установлен. Однако сам я ни разу там не был – не доверяли мне: как привыкли чужаком считать, так до сей поры и считали. А может, причиной недоверия было то, что я казался им «болезным» – из-за бзиков и заскоков, как называл мои временные помрачения Жора. Как бы то ни было, про родники я слышал впервые. Мне вообще как-то не приходило в голову поинтересоваться, откуда в Могильнике водопровод. Думал, он тут с довоенных времен. А оно вон как – оказывается, его при Маре делали, значит, уже после Катастрофы.
– А попроще нет выхода? – не выдержал я через полчаса болтания в каменной кишке.
– Тебе наружу надо или неприятностей?
Неприятностей мне уже и так хватало, поэтому я молча шлепал за ней дальше, злясь на то, как все нескладно вышло. Наконец впереди забрезжило что-то похожее на дневной свет. Я глазам не поверил: ну ладно оргалит в качестве двери, ну ладно листы металла с пенопластом и герметиком – это все-таки хоть какая-то защита, для идиотов сойдет. Но чтобы совсем без защиты?!
Мы вылезли в заросшую кустами щель рядом с железнодорожной насыпью, это был западный край городка. Неподалеку находились Волчий лес и Гуслицкий монастырь с почти идеальным радиационным фоном. Что, видимо, объясняло наплевательское отношение к защите на входе в пещеру.
А еще где-то здесь шастали огромные волки, в две секунды разрывающие человека на мелкие кусочки.
Очень не по себе стало. Нацепил респиратор. Надвинул капюшон. Натянул краги. Спросил Мару:
– А ты что без противогаза ходишь?
Она усмехнулась, разматывая провода от наушников:
– Толку-то от этих намордников… Лучше давай пастилками угощу. Помогает от радиации.
М-да. Пастилки от радиации. Это что же в голове должно быть, чтобы до такого додуматься?
Мара деловито порылась в рюкзаке, протянула две коричневые пластинки.
– Держи.
От чего они там помогают – наплевать, я два дня ничего не ел, а пахнет вкусно и еще… смутно знакомо. Только не могу вспомнить чем.
Я заглотил сразу обе, они сладковатые оказались, но не приторные, то, что надо. И вкус тоже знакомый. Да блин, лакрица же это. Вкус прошлой жизни. Я до Катастрофы успел два раза в Германию слетать – один раз с классом, другой с Жоркой; там, помню, пирожные мне нравились со вкусом лакрицы. Но откуда она здесь, в этом гребаном Куровском?