У ограды церковного сада незнакомец остановился:

— Тут нас не подслушают… Ну, здравствуй, Сугроб!

Холодов вздрогнул, услышав своё полузабытое студенческое прозвище. Он уставился на незнакомца, всматриваясь в его лицо, но внешность в мемориуме — вещь переменная. Каждый погруженец может сформировать себе облик по своему вкусу, разумеется, если он не помещает своё сознание в исторических личностей. Так что попробуй-ка определи, кто из твоих реальных знакомых с тобой сейчас разговаривает!

— Тягач?.. — нерешительно осведомился Виктор.

— Вспомнил! — рассмеялся Бурлаков. — Сколько лет, сколько зим! Рад меня видеть?

— Очень, — кисло ответил Холодов. — Ночами не спал, всё думал, где сейчас Саша Бурлаков обитает, однокурсничек дорогой…

— А ты чего это в бутылку сразу лезешь? — прищурился майор. — Холодов Витя, отличник и лучший студент на курсе?

— Так ты ведь с проверкой сюда заявился, хорошист и староста группы, — в тон ему ответил Виктор. — Плохо твои подчинённые работают, Санёк: бардак в здешней эпохе. Телеграммы странные, масонские ложи, антисемитский душок в воздухе… Ты уж разберись, накажи виновных!

— Ошибаешься, дружище, я не с проверкой. Я к тебе по другому делу.

— По-моему, моё дело уже года три как закрыто, — неприязненно проговорил Холодов, нервно теребя кобуру нагана. — Мне — два года условно, а тебе, надеюсь — премию. Не поскупилось начальство-то? Наверное, на пачку индийского чая и банку зелёного горошка раскошелилось…

— Уж лучше зелёный горошек, чем баланда, — парировал Бурлаков. — Тебе ж могли и десятку впаять. Вышел бы на волю, когда за сорок перевалило. А жизнь, Витя, после сорока не начинается. Это придумали для утешения старых дев постбальзаковского возраста. Жизнь после сорока — это морщины, одышка и аденома простаты. А в качестве пенитенциарного бонуса — туберкулёз и отбитые почки.

— Так я тебя ещё и благодарить должен?! — возмутился Виктор. — Что условным сроком отделался?

Перед его глазами пронеслись воспоминания трёхлетней давности. Паренёк-аспирант уговорил тогда своего научного руководителя, доцента Холодова, помочь вытащить из мемориума Откровения Глааки, все двенадцать томов. Якобы, они нужны ему были для работы над диссертацией. А потом он продал их адептам секты Ктулху за приличные деньги. Аспиранта поймали, и он, иуда, тут же сдал руководителя с потрохами. Пареньку впаяли реальный срок, а Холодов отделался малой кровью: условкой и увольнением из университета.

— Так что у тебя за дело? — напомнил Виктор словоохотливому Бурлакову. — Мне работать надо.

— Нравится клоуном трудиться? — ухмыльнулся майор, обернувшись на площадь.

Матросы Стёпки Чеботаря, оставшись без командира, слонялись по площади без дела. А суровые молодцы Железной Берты тем временем начали сгонять народ, тех, кто не успел убежать в лес. Бабы истошно выли, дети плакали, а старики проклинали большевиков. Несколько кожаных бойцов — расстрельная команда — примерялись к стрельбе. Расстреливать мирных селян они собирались по-голливудски, с двух рук: в каждой руке по «Льюису», словно в дешёвых боевиках.

— Не дело это, специалисту по мемористике трудиться массовиком-затейником, — развил свою мысль Бурлаков.