Отцепляя их одного за другим от своих пальцев и перебрасывая пленников в припасенный мешок, Антонио Хосе Боливар вдруг услышал какие-то крики.
– Каноэ! Там каноэ! – доносилось со стороны поселка.
Старик напряг зрение, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя приближающуюся лодку. Это оказалось абсолютно безнадежным делом. Капли падали на речную гладь с такой частотой, что даже крути от них не успевали разбегаться по поверхности воды.
Кто бы это мог быть? В такой ливень, в самый разгар сезона дождей отправиться в путешествие по реке мог только безумец.
Крики по-прежнему не стихали, и вскоре старик смог разглядеть сквозь завесу дождя силуэты нескольких человек, сбегавших по берегу к пристани.
Антонио Хосе Боливар оделся, оставил мешок с раками у входа в дом, накрыв пленников в целях лучшей сохранности тяжелой глиняной миской, и, набросив на плечи полиэтиленовый дождевик, пошел в ту сторону, откуда доносились голоса.
На место происшествия он прибыл одновременно с алькальдом. Толстяк явился на берег голый по пояс, укрываясь от ливня под огромным черным зонтом. Несмотря на такую защиту, все его тело сочилось собственной влагой.
– Какого черта? Что здесь происходит? – прокричал алькальд, обращаясь к тем, кто уже собрался на берегу.
Вместо ответа ему показали на лодку, уткнувшуюся в берег чуть выше пристани по течению. Такие подобия индейских каноэ делали на скорую руку золотоискатели. Изготовленные без должного умения и усердия, эти суденышки с трудом держались на плаву. Вот и это было наполовину заполнено водой. Не затонуло оно только потому, что было сделано из не успевшего промокнуть насквозь дерева. В лодке лежал покойник. У него было разорвано горло, а руки сплошь покрыты глубокими царапинами. На одной кисти – той, что свешивалась за борт, – пальцы уже были объедены рыбами. Кроме того, у трупа не было глаз. Скальные чайки, небольшие, но невероятно сильные, красного цвета птицы – единственные из пернатых обитателей сельвы, способные летать в разгар сезона дождей, – позаботились о том, чтобы навсегда лишить лицо покойника какого бы то ни было выражения.
Алькальд распорядился, чтобы труп вытащили на пристань. Опознали покойного довольно быстро – по зубам.
Это был Наполеон Салинас – золотоискатель, побывавший накануне на приеме у доктора Рубикундо Лоачамина. Салинас был одним из тех немногих, кто настаивал не на удалении сгнивших зубов, а на заделывании зиявших в них дыр золотыми самородками. За последнее время его рот превратился в настоящую золотую россыпь. И вот теперь на лице покойника в буквальном смысле слова сверкала улыбка. Впрочем, на собравшихся эта ухмылка судьбы не произвела особо сильного впечатления.
Алькальд покрутил головой и, найдя взглядом старика, спросил:
– Ну и?… Что скажешь? Опять та кошка?
Антонио Хосе Боливар Проаньо наклонился над покойником. Мыслями при этом он был далеко – у своего дома, где остались в мешке раки, придавленные миской. Внимательно осмотрев рану на шее трупа, он перевел взгляд на изодранные руки и, разогнувшись, утвердительно кивнул.
– Ну и черт с ним! Одним больше, одним меньше… Рано или поздно все там будем. А этим ребятам вообще на тот свет прямая дорога, – заметил алькальд.
По-своему потный толстяк был прав. Во время сезона дождей золотоискатели сидели в своих плохо построенных и протекающих хижинах, дожидаясь, пока ливень хоть ненадолго стихнет. Впрочем, эти перерывы в бесконечных дождях были недолгими. Скорее их можно было считать коротким отдыхом, который давали себе тучи, перед тем как разразиться еще более сильным ливнем.
Золотоискатели слишком буквально понимали старую присказку насчет того, что время – деньги: они пытались работать в любых условиях и использовали для этого каждую минуту, когда стихал дождь. Если же погода не давала им такой возможности, они днями напролет резались в карты, при этом всячески обманывая друг друга. Ставки росли, обоснованные и необоснованные подозрения в шулерстве возникали все чаще, и не было ничего удивительного в том, что по окончании сезона дождей кое-кто из золотоискателей оказывался в списке без вести пропавших. Стали ли эти несчастные жертвой резко поднявшейся воды, заблудились ли в сельве или были выброшены в чащу уже мертвыми после очередной ссоры – этого не было суждено узнать никому.
Иногда мимо пристани Эль-Идилио по реке проплывали вздувшиеся, посиневшие трупы – сами по себе или застрявшие в ветвях уносимых течением деревьев. Если кто-то и успевал заметить их с берега, то вся реакция колонистов ограничивалась обсуждением того, кем именно мог быть очередной погибший. О том, чтобы бросить лассо и подтащить дерево к берегу, а затем предать покойника земле, речи как-то не заходило.
Голова Наполеона Салинаса свесилась набок, открыв для обозрения уже знакомую собравшимся чудовищную рану. От погибшего в лапах самки ягуара гринго его отличали только израненные, исцарапанные руки – признак того, что этот человек, в отличие от предыдущего, отчаянно боролся, пытаясь спасти свою жизнь.
Алькальд вывернул карманы на одежде трупа. В его руках оказались выцветшее и истертое удостоверение личности, несколько монет, полупустая сигаретная пачка и маленький кожаный мешочек. Открыв мешочек, толстяк высыпал на ладонь горстку мелких золотых самородков, каждый размером с рисовое зернышко. Алькальд сосчитал золотые песчинки. Их оказалось чуть большиe двадцати. Затем он снова обратил взгляд на старика и с видом понимающего человека спросил: