— Храп — это болезнь, которая лечится, — заявил Сью и решительно взялся за дверную ручку.

— Х-Р-Р-Р-Р!!! — раздалось угрожающее.

— Фак! — сказал Виньярд, запнувшись о громадный баул с вещами, кувырнувшись в воздухе и приземлившись на ноги у пустующей ранее койки. — Это что за зверь диковинный?

Спящий внушал. Белокурые кудрявые волосы, роскошные бакенбарды на румяном лице, впечатляющие габариты массивного тела… Он был никак не ниже Виньярда, и примерно одинаковой ширины с Хробаком.

— Гляди, какое пузо! — не удержался Мартин.

Пузо тоже внушало, выпирая из-под льняной рубахи.

— У него руки как мои ноги, а ноги как колонны! — не унимался рыжий.

— Оставь человека в покое! Тем более он храпеть перестал… — Сью разбирал рюкзак.

— Гляди, гляди, он лапу сосет! Реально! Утибожечки, какой медведик!

— Хробак, это неприемлемо! Чего ты до него доколупался? Сосет лапу — пусть сосет, привычка у человека такая! Ты вон дерьмо в унитазе через раз смываешь, это куда как хуже чем лапу сосать!

Белокурый великан перевернулся на другой бок, не вынимая лапу изо рта. Кровать под ним жалобно заскрипела, издала стон умирающего лебедя и с грохотом разломилась. Новый сосед тут же подскочил, ошалело озираясь, саданулся головой о плафон лампы, потом заметил обоих парней, стал во фрунт, и, тряхнув чубом, отрапортовал:

— Потап Михайлович Каменских, перевелся с курсов егерей на подготовительное отделение, поскольку зело преуспел в словесности и науках! Имею часть быть вашим соседом, господа!

— Это нормально, — сказал Сью и протянул руку для рукопожатия. — Добро пожаловать, Потап.

А Мартин ничего не сказал. Он беззвучно ржал, краснея до самых корней волос, и не мог остановиться.

— Отец-то мой, Михайло Иваныч, на каторге был с его величеством. Вместе и освободились. А матушка моя, Глафира Порфирьевна Каменских, нашла его тут, на Ярре и сообщила, что я имеюсь в наличии, и, стало быть, о сыне родном забота нужна и радение. Батюшка-то меня как увидел — пентюхом назвал, а я ему по шее надавал за таковы слова, ибо невместно так на родного сына говорить! Тогда Михайло Иваныч, отец родной, зело осерчал и драку со мной учинить изволил, пока маменька нас не разняла при помощи кухонной утвари из чугуниума. То-то радость, то-то благолепие что семья наша снова одним домком зажила, и такая у нас взаимная приязнь образовалась…

— О, Господи, Михалыч, будть другом — просто кушай и ничего больше не говори. У меня фляга от тебя свистеть начинает! Вот, кашка с медком — зело пользительно… Вот гадство! Это заразно, да? — Хробак подозрительно поглядел на молодого медведа.

Медвед, унюхав медок, запах которого доносился из огромного чана с овсяной кашей, ухватил черпак и навалил себе целую гору в глиняную миску. У него была своя, личная ложка, вырезанная из дерева, и рашен орудовал ей как саперной лопаткой, забрасывая в пасть еду.

— Нужно искать подработку, нам всем! — заявил Сью. — Если мы будем так жрать, то стипендия быстро закончится.

— Я планирую выиграть соревнования по гиревому спорту и получить премию! — сказал Хробак.

— Это что, мне теперь пистолетку придется на себя брать? Из винтовок-то я не так чтобы очень… — задумался Сью. — А ты, наш велеречивый друг, чем можешь обществу помочь?