— И я вел себя отнюдь не геройски, — пробормотал Северский. — Я ожидал, что все будет по-другому. Решительно не представляю, чем можно было бы укрепить дух.

— Водкой! — сострил я.

— Верно, — не стал спорить артиллерист, он даже смог улыбнуться, — я бы сейчас не отказался от половины чарки. Или от целой.

— Да-а-а! — Стриженов дернул себя за ус. — Твои слова да Богу бы в уши, Георгий.

Рядом с офицерами выросла мрачная фигура боцмана Гаврилы.

— Ваше благородие! — обратился он к Стриженову. — Бежать нам всем надо. Разведка разведкой… Какая здесь может быть разведка, ваше благородие? Мы ведь не военнопленные и даже, кажется, не рабы.

— Гаврила прав, — поддержал я боцмана. — Нас принимают за животных. И мы станем животными, находясь под властью этих хозяев. То, что я увидел, не позволяет сделать иного вывода… Я осекся, вспомнив Галину. Ее руки были не толще тростинок. Как сейчас помню: держу за плечи, а под пальцами — тоненькие, сухонькие щепочки. Кости да кожа. Мое сердце наполнилось состраданием.

Заскворчала папироса, Северский выдохнул облако дыма.

— Да и баба та… — артиллерист будто умел читать мысли. — Она не выглядела упитанной. Мне кажется, господа, ничего путного из нашей покорности не выйдет.

— Пахать заставят да голодом заморят, — высказался Гаврила. — Лично я своего брата жрать не собираюсь. Я не негр дикий.

Мы поглядели на остальных. Моряки, по-моему, не были готовы к решительным действиям. Одну половину отряда все еще рвало, а вторая лежала просто вповалку.

— Ладно, посмотрим. — Стриженов уселся рядом со мной.

— Боже, дай нам сил! Где бы взять эти силы! Я закрыл глаза. Корпус летуна заметно вибрировал, заражая дрожью мою мокрую от пота спину. Стриженов вдруг принялся рыдать. Черт! Это случилось так неожиданно, что я оторопел и упустил момент, когда можно было бы прервать досадную истерику на корню.

— Братья мои!.. Православные!.. Русские землячки!.. — Сначала Стриженов полез лобызаться с Северским, а затем и меня заключил в жаркие объятья.

— Тише ты… ваше благородие! — Я похлопал помощника капитана по упитанным плечам. — Держите себя в руках, Федор! Христос терпел и нам велел!

— Паша, нет больше корабля… — рыдал Стриженов. — Где теперь родная сторона? Ее тоже нет! — говорил он невпопад. — А ты помнишь их? Шерсть торчком! Глаза отовсюду! Смердят, как Сатана. Лучше смерть, чем такая доля. Уж лучше бы мы все пошли ко дну!

— Это всегда успеется, ваше благородие, — утешал я крупного бородатого мужчину в высоком офицерском чине чем только мог. — Отчаяться никогда не поздно. Но мы стоим только в начале пути. Поэтому нужно укрепить сердца… Ненавистью ли к врагу, молитвой ли, желанием ли вернуться домой… Путь будет долгим.

Стриженов свернулся на полу калачом, словно большая старая собака. Через несколько минут его хриплые стоны превратились в равномерное похрапывание. А ведь и часу не прошло с тех пор, как он шагал впереди отряда, подбадривая своей волей и несгибаемостью остальных!

Если бы я мог предвидеть, что случится дальше, то попрощался бы с ним сейчас. Уверен, в эти минуты Стриженов еще в какой-то мере объективно воспринимал происходящее.

Нас выдернули из привычной среды обитания. Мы потеряли привязку к обыденным реалиям. И какими оказались беспомощными! Словно медузы, выброшенные волной на берег, плавящиеся под прямыми лучами солнца. Сильные, закаленные солеными ветрами и штормами люди ломались под давлением необъяснимых обстоятельств, словно спички.