Одно было совершенно ясно: если Мигель сейчас позвонит – Ольге или в полицию, у меня не останется ни единого шанса. Обвиненные в преступлениях наживки просто исчезают. Мы слишком опасны, чтобы нас можно было отправить в обычную тюрьму. Суд состоится, это без вопросов, но не раньше, чем будут приняты все необходимые меры безопасности, которые сделают меня ни на что не годной и беззащитной. Habeas corpus – положение о неприкосновенности личности – неприменимо, если обвиняемая являет собой бомбу с испорченным часовым механизмом.

– Мигель, пожалуйста, подожди…

– Делай, что я сказал.

Я постаралась быстро напрячь свои извилины и вдруг увидела шанс.

– Виктор Женс, – сказала я.

– Диана, накрой голову, – повторил он, хотя я заметила, что мои слова его несколько смутили.

– Мигель, послушай, это мог быть Женс… – Внезапно эта мысль показалась просто очевидной. – Он продолжает использовать наживок, сегодня я в этом убедилась! Может, это опять его комбинация, очередной эксперимент!.. Это должен быть Женс! Пожалуйста, пошли кого-нибудь к нему домой! Я знаю, где он живет!

То, что я услышала в ответ, отозвалось внутри звоном разбитой тарелки:

– Наши люди уже побывали у него, Диана. Сегодня вечером, после гибели Падильи, наш отдел бросился к Женсу. Но его не застали. Он спешно собрался и позвонил шоферу и домработнице, сообщил, что некоторое время будет отсутствовать. Куда он отправляется, не сказал. Его поиски продолжаются.

– Это говорит о том, что ему есть что скрывать!

– Или о том, что он боится кончить так же, как Алварес и Падилья, – последовал резонный ответ. – В любом случае его найдут, Диана, можешь не беспокоиться. А теперь повторяю в последний раз: накрой голову. Не вынуждай меня применить вот это, пожалуйста. Только не к тебе, – прибавил он.

Это полотенце вдруг стало для меня последним, финальным занавесом. Когда оно опустится мне на голову, все будет кончено. Но я допускала и то, что, если не послушаюсь, Мигель выстрелит. Он может выстрелить даже в том случае, если я буду играть честно. Я – голая, стою на коленях, голова открыта: малейшее движение – взгляд, дрожание губ, простое изменение позы – все это может быть истолковано превратно. Какая разница, что я говорю правду? Всего час назад Мигель говорил, что любит меня, и это, быть может, отчасти даже правда, но в то же самое время он играл роль. Правда в мире наживок – всего лишь еще один текст в великом всемирном театре.

Я перевела взгляд на пистолет. Он был разборный, как игрушки лего, – из тех, что можно легко спрятать в кармане брюк. Мигель наверняка достал составные части, пока я была в душе, и в пять секунд собрал. Глушитель тоже есть. Пуля в руку или в ногу приведет меня в негодность за гораздо меньшее время, чем то, которое понадобится, чтобы свести его с ума наслаждением. Палец его лежит на спусковом крючке, и он, понятное дело, нервничает. Я знала, что он выстрелит.

Я просчитала возможность обмануть его, сделать, несмотря ни на что, быструю маску, но оказалось, что просто не могу применить ее к Мигелю. Я предпочла бы что угодно, но только не это.

И я стала приподнимать полотенце.

Одновременно Мигель поднимал левую руку с браслетом, чтобы позвонить.

Вдруг я вспомнила.

Браслет.

– Подожди, – зашептала я, – на нем медицинский браслет.

– О чем ты?