– Пойдем, – приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Стражник послушно пошел за мной. Когда удалялись, мы не слышали ни тяжелого дыхания, ни свиста палки, ударяющей в тело, – лишь полный боли крик истязаемого человека. Интересно, когда именно Гриффо устанет и заметит, что нас нет рядом? И не менее интересно, что к тому времени останется от стражника. Хотя тяжело было не согласиться: получил он лишь то, что сам заслужил.
В камеру Клингбайля вели двери, по ржавчине на замке которых было понятно: пользовались ими давно. Воду и еду узнику подавали сквозь малюсенькое окошечко в стене. Зарешетить его никто и не подумал, поскольку в ту дыру не смог бы проскользнуть и ребенок. Я заглянул и увидел человека: он лежал на каменной полке под противоположной стеной. Полка были шириной едва ли в локоть, поэтому узник, чтобы удержаться на ней, выцарапал щели в кладке, и было видно, что и теперь он цепляется за те щели ногтями – хотя при этом спит. Почему же так отчаянно пытался он удержаться на каменной полке? Потому, что в камере не было пола. Вернее, он, конечно, был, но – скрыт под слоем коричневой жижи. Пахла она столь омерзительно, что уже через миг хотелось отшатнуться от окошка. Жижа состояла из никогда не убираемого дерьма и сочившейся по стенам воды. Благодаря тишине я отчетливо слышал мерный стук капель, долбивших камень.
Сын купца Клингбайля лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому видны были лишь его спина с выпирающими лопатками и худые ягодицы, черные от грязи, въевшейся глубоко в кожу. Внезапно узник застонал и перевернулся. Резкое движение привело к тому, что он с плеском свалился в отвратительную жижу. Тотчас вскочил. Нечистоты были ему по колено, но я обратил внимание на кое-что другое. Лицо Захарии было не только деформированным и исчерканным сетью старых шрамов. Через левую щеку, от уголка рта вверх бежала паскудная воспаленная рана, а нос выглядел сломанным. Скорее всего, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые, собственно, получал награду от Гриффо).
Молодой Клингбайль качнулся к двери, разбрызгивая вокруг себя вонючую жижу, а потом поскользнулся и упал. Исчез под поверхностью.
– Ишь, нырнул! – Мужчина рядом со мной рассмеялся искренним смехом полудурка.
– Вперед! – Я оторвался от окошка и дернул стражника. – Вытаскивай его!
– Да вы что, господин? – Он глянул на меня так, словно я предложил содомически позабавиться с собственным отцом.
Человек без сознания может не дышать столько времени, сколько хватает, чтобы раза три-четыре прочесть «Отче наш». А я не хотел, чтобы Захария умер. Он был моей надеждой на полторы тысячи крон. И Мордимер Маддердин решил позаботиться о своей и так уж не слишком надежной инвестиции. Одним движением я выкрутил стражнику руку – тот согнулся аж до самой земли. Заверещал, а в суставе что-то хрустнуло. Я же выхватил нож и приставил к его горлу.
– Начну читать «Отче наш». Если после третьего «аминь» узника здесь не будет – ты мертвец… – прошептал я.
Отпустил – он оперся о стену.
– Но сапоги, штаны, господин… вонять будут…
–
– Уже, уже! – Он подскочил к дверям и принялся искать на кольце нужный ключ.
Наконец железо заскрежетало в замке.
– Осторожней, не сломай! – сказал я.
Он забормотал что-то невнятное, дергал некоторое время, потом вытащил ключ.
– Не тот! – застонал, глядя на меня с испугом. Его грубо вырезанное, тупое лицо было полно отчаяния.
– Первый «аминь» прошел, – пробормотал я. – И серебряная крона, если удастся, – добавил, поскольку старый добрый принцип гласил: «Позволь людям выбирать между кнутом и пряником». Некоторые, правда, полагали, что довольно и кнута – да пощедрей, – но я решил, что стражник достаточно напуган.
Следующий ключ заскрежетал в замке, а потом, преодолевая сопротивление, провернулся. Раз и другой. Дверь, отворенная сильной рукой, душераздирающе заскрипела. Мужчина влетел в камеру, разбрызгивая вонючую жижу (я предусмотрительно отступил на шаг), поскользнулся, пошатнулся и булькнул с головой. Вскочил быстрее, чем упал, после чего длинно и забористо выругался, фыркая и отплевываясь. Нащупал лежавшее на полу тело, вытащил. Перехватил покрепче и забросил себе на плечо. Дошаркал до двери и опустил его к моим ногам. В последнюю секунду я шевельнул ногой, чтобы череп молодого Клингбайля не стукнулся о камень, а лишь почил на моем сапоге.