Берен поднял удивлённый взгляд на женщину.
– Я вижу, что вы делаете, – понимающая полуулыбка скользнула по высушенным старостью губам.
– Как?
– Я многое вижу. Это мой долг и часть моей работы. Я старшая мать нашей обители. Зовут меня Нила.
– Берен.
Нила кивнула, переплела пальцы на пустой фляге.
– Ей нужно смыть с себя кровь, – она посмотрела на егеря строго, но доброжелательно, чем напомнила его бывшую учительницу математики. – Вам тоже. Запах пробуждает внутреннего зверя. Пойдёмте, я провожу вас.
Берен вновь поднял Тамари на руки и пошёл следом за старшей матерью. Она привела его к деревянной кабинке – душевой, воду в которую качал насос, опущенный в пруд.
– Сажайте её прямо на пол, вот так, к стеночке, чтобы не упала, – руководила женщина. – Сейчас освежится и придёт в себя, – она отвернула вентиль, и из прикрученной к длинному шлангу старенькой душевой лейки брызнула пахнущая ряской вода. – А теперь пойдёмте. Оставим её.
Берен чувствовал растекающийся в груди холод – щемящее одиночество, сочившееся из Тари, и медлил. Как можно оставить человека в тот момент, когда ему необходима поддержка?
– Пойдёмте, пойдёмте, – настойчиво поторопила старшая мать, мягким, убаюкивающим голосом, – ей нужно побыть одной. Правда. Уж поверьте мне, – она взяла Берена под локоть и отвела прочь.
– Вы голодны, Берен?
Егерь отрицательно мотнул головой: никакой кусок в горло не полезет, когда изнутри тебя тупыми ледяными лезвиями распиливает чужая безысходность. Тут впору упасть на четвереньки и выть на луну во всю глотку, а не обедать.
– Ваши вещи тоже бы прополоскать, – Нила протянула ладонь и выжидательно на него посмотрела.
Вздохнув, Берен стянул с себя футболку, отдал её женщине, но та не шелохнулась.
– И брюки.
– Вот это лишнее, – буркнул он. – Чёрт, я так не могу! – он резко развернулся и пошёл обратно к душевой, но старшая мать перехватила его за локоть.
– Оставьте её, Берен! – жёстко, но без угрозы произнесла она, и этим вновь напомнила математичку.
– Не могу! – почти крикнул он. – Ей слишком больно!
– А вам?