Следует отметить, что в воровском деле он преуспел, потому что никто иной, но именно его отец показал ему основы этого «ремесла». И нам наконец-то повезло, поскольку в то время старика как раз упрятали за решетку и Абигаил искал кто бы у него поработал «приманкой», как когда-то он сам делал, орудуя вместе со своим папашей.
Все происходило в соответствии с простым сценарием: Рамиро и я отвлекали внимание сотрудников магазина, а он тем временем заканчивал «работу». И в этом он был настоящим мастером.
Он всегда был одет аккуратно, во все чистое, на ногах ботиночки, а на плечах желтый не промокаемый плащ. В магазин он входил с выражением мальчика-паиньки, в руках держал список того, что якобы послала купить его мама. Он останавливался около кассы и терпеливо ждал своей очереди, помогал престарелым сеньорам выносить пакеты и выкатывать тележки.
И в этот момент в магазин врывались мы с Рамиро, такие грязные, такие вонючие, с глазами дикими и голодными, готовые схватить любую колбасу или кусок хлеба, что подвернутся под руку. Все внимание, конечно же, обращалось в нашу сторону, и, не смотря на наши отчаянные протесты и вопли, что «нам нечего есть», все дружно кидались выпроводить нас вон из магазина, и в это время, воспользовавшись общей суматохой, Абигаил хватал, что ему приглянулось и исчезал будто по волшебству.
Лично я никогда не мог понять, как это у него получалось. То он сидел где, например, сидите вы, а потом вдруг раз!.. И через секунду его уже нигде не было или возникал неизвестно откуда, когда его никто и не ждал вовсе.
Добытое мы потом делили на четыре части: две доставались ему, а оставшиеся две были наши с Рамирой. И это было справедливо, потому что если нам и доставались пинки и подзатыльники, то в случае, если бы Абигаил попался с наворованным, его немедленно отправили в Сесквиле, откуда, скорее всего, он вышел бы измордованный и со сломанными пальцами.
Мы были детьми и ни у кого не было ни малейшего права ни задерживать нас, ни отсылать куда-нибудь за решетку, а потому единственное, что могли с нами сделать – это избить до полусмерти, чтобы раз и навсегда отбить охоту воровать. Но, действуя таким жестоким образом, они всё равно не могли заглушить в нас чувство голода, а голод всегда побеждает страх перед побоями.
И можете не сомневаться сеньор, что если и существует что-то более ужасное, чем полицейский вооруженный дубинкой и готовый переломать тебе ребра – это чувство голода, что начинается в желудке, где-то сверху, под ложечкой, а затем расползается и доводит тебя почти до судорог, и вот тогда начинаешь понимать, что под вопросом уже находится всё твоё существование, твоя жизнь, какой бы она не была на тот момент.
Та зима выдалась на редкость суровой.
День за днем непрерывно шел холодный дождь. Изо дня в день – дождь, холод и тоска. Улицы все опустели, словно вымерли. Отели и рестораны стояли без посетителей и, соответственно, в помойные баки ничего съедобного не выбрасывалось, а нас-то, бедолаг разных, столько было на улицах! И что делать?
А тут новая напасть.
С гор, из деревень, из трущоб, где непролазная грязь поднималась уж до самых колен, начали приходить новые несчастные.
Они шли, как наступает саранча, как нашествие изможденных скелетов, готовых на все, лишь бы вернуться к жизни.
И их голод во много раз превосходил мой голод.
Знаете, и мне не верится, что такое могло быть!
Самому трудно поверить, что той зимой, я иногда ощущал себя, как бы, выше, как бы, значимей, сильней, чем кто-то другой, и это после стольких лет нескончаемых несчастий и лишений. По сравнению с теми людьми я был уже своего рода «ветераном», который знал в каком мусорном баке можно найти еду, где можно укрыться от дождя и выспаться.
Именно в те дни я узнал, я понял, почувствовал, что такое смерть.
Абигаил Анайя исхитрился каким-то образом открыть дверь в грузовике, что принадлежал компании, занимающейся перевозкой мебели, и там мы ночевали, все трое, в сухости и тепле, защищенные от ледяного ветра, непрерывно дувшего с гор, а на утро, когда уже собирались уходить, то под грузовиком обнаружили труп женщины, которая, по-видимому, накануне пряталась там от непогоды.
Ночь выдалась очень холодной и скорее всего она замерзла, кожа у неё посинела. На вид была она еще молода, одета в темное пончо и цветастую юбку, что носят женщины из горных селений, босая. И еще нам показалось, что она улыбалась, словно давала понять будто там, где она сейчас пребывает – несравненно лучше, чем здесь, на земле.
Мы вылезли из грузовика и расселись вокруг, смотрели на неё, пока не объявился хозяин фургона и не начал ругаться на «сукину дочь», что нашла место где издохнуть.