А он сразу, как только увидел ее – еще полуторагодовалой малышкой – понял, что это самый главный в его жизни человек. Понял раз и навсегда. Она уставилась на него своими сонными совиными глазами, потом подошла поближе. Он, пятилетний, присел перед ней на корточки, а она вцепилась ему в волосы и уверенно сказала: «Мое!» Так оно и вышло, что с тех пор и навеки он принадлежал ей весь, с потрохами. Взрослые любили потом, смеясь, вспоминать эту сцену. А он и так все помнил, хотя, казалось бы, в таком возрасте память еще детская. Но, видно, самое важное отпечатывается в ней прочно.

Вот чего он не помнил – так это в какой момент папа сказал ему, что теперь они будут жить вместе с тетей Соней и маленькой Светланой. До этого они жили одни, сами по себе – мать его умерла, когда ему было два года, а до этого долго болела. Им помогала бабушка, мать отца. Тот не верил, когда Михаил рассказывал ему, как подходил к маминой постели, как она гладила его по голове. Он считал – ребенок выдумывает, не могло у такого малыша сохраниться что-то в памяти.

А к тете Соне они ходили в гости. Кажется, у тети Сони был муж, но очень быстро куда-то делся. И они стали жить одной семьей.

Михаил, в общем, против тети Сони ничего не имел. Правда, мамой ее звать так и не научился. Она была высокая, худая, нервная, много курила. Работала на находящемся неподалеку «Мосфильме» помощником режиссера. Иногда водила туда их с Ланкой, но ненадолго и всегда велела сидеть тихо, пока они работают. Михаилу нравилось гулять по территории киностудии, где иной раз будто оживали улицы прошлых веков – с невысокими нарядными особнячками и с конными экипажами. А порой снимали фильмы про войну, и в павильоне то и дело что-то бухало и взрывалось. Но то, что творилось на съемочной площадке, казалось неестественным, и смешили замечания режиссера, особенно когда требовался не один дубль. Забавляло, как на съемках исторического фильма один из помощников настойчиво кричал в микрофон наряженной в поддевки и пышные, метущие землю платья толпе женщин: «Массовка! Крестимся справа налево! Не забудьте! Справа налево». Михаил не удержался, фыркнул, помощник неодобрительно посмотрел на него. Иногда их с Ланкой тоже привлекали к съемкам, когда по сюжету требовались дети. Из маленькой Ланки получался совершенно очаровательный мальчик. Но она быстро уставала и начинала капризничать. И тетя Соня говорила: «Актрисы из нее не выйдет – и слава богу. Тяжелая это профессия и зависимая». Михаил тогда брал сестру за руку и шел с ней гулять. И думал, что у тети Сони тоже зависимая профессия, однако мысли свои держал при себе. Ему тоже не хотелось быть актером. Он с детства решил, что станет врачом. А пока тренировался на кошках да подбирал и пытался выкормить выпавших из гнезд по весне птенцов – правда, не всегда успешно.

Само место, где они жили, располагало к общению с природой. Сетунь была одним из немногих притоков Москвы-реки, не заключенных в коллектор. Михаил помнил, как удивлялись друзья из других районов, заглянувшие к нему в гости, тому, что совершенно свободно течет небольшая мутная речка среди холмов так недалеко от центра Москвы и набережной, убранной в гранит, а по берегам ее стоят вековые деревья. Вода в реке была коричневой и пахла канализацией, но, несмотря на это, здесь все же водились утки, а выше по течению, по слухам, жили бобры, и рыбаки ловили щук. Этот зеленый язык – долина Сетуни – начинался напротив стоявшего на другом берегу Москвы-реки Новодевичьего монастыря и примыкал к Парку Победы, от которого его отделяла железная дорога – за ней пролегал уже Кутузовский. Там же проходила и Филевская, открытая, ветка метро. С другой стороны реки вдаль уходила Мосфильмовская, где и располагались павильоны киностудии, а ближе к Сетуни прятались улицы поменьше – Пырьева, Пудовкина. Они разбегались по склону оврага, где текла река и кое-где из-за крутизны спуска даже были построены лестницы. С третьего транспортного кольца, если ехать на машине, эта зона выглядела сплошным зеленым морем, из которого торчали особо выдающиеся здания, например, небоскреб на Мосфильмовской. Строительство здесь было ограничено самим рельефом. Сетунь воистину была районом контрастов. Если на вершине какого-нибудь холма находился элитный дом, это не исключало замусоренных обрывистых склонов в двух шагах от него и покосившихся ржавых гаражей. За кованой оградой, окружавшей дом, радовал взоры аккуратно подстриженный газон, а чуть ниже, у реки, сплетали ветви заросли кустарника. Но видно было, что за деревьями все же следили и спиливали трухлявые и больные. В этом районе можно было набрести и на обветшалые домики конца прошлого века – когда-то Сетунь была дачным местом. Для маленького Миши и его друзей здесь был просто рай, зеленые джунгли – бродя по берегам, они натыкались то на остатки фундамента каких-то неведомых строений – раньше здесь, кажется, стояли кирпичные заводы, то на часть бетонной стены, которая неизвестно что и когда огораживала, то на огромную яму, где скапливалась дождевая вода. Вдоль Сетуни тянулись огромные трубы, иногда перекидываясь на другой берег. Странная, неряшливая речка – то ли оазис в сердце города, то ли свалка. Судя по поставленным тут и там щитам и надписям на них, она считалась все-таки заповедником. Если идти вдоль нее, причудливо вихляющей, долго-долго по правому берегу, вверх по течению, мимо кованых оград и бетонных стен, то можно было выйти к круглому дому на Довженко. Вроде бы таких домов хотели построить пять – по принципу олимпийских колец, но что-то не срослось. А еще дальше располагался небольшой парк и правильной формы пруд, в котором, впрочем, не советовали купаться, но несмотря на это, кто-то все же вроде ухитрился утонуть. А вдоль левого берега тянулась изгородь, которая потом обрывалась и начинался вообще дремучий лес. Мишкин друг Колька уверял, что прогулялся там как-то, и что места там совершенно запредельные, джунгли просто, а среди деревьев вьется по берегу полусгнившая деревянная дорожка, по которой явно уже лет сто не ступала нога человека. И пусть лес был не таким уж большим, и известно было, что за ним-то и проходит железная дорога, а еще чуть дальше шумит Кутузовский, все равно места эти казались заколдованным царством. По берегу Сетуни можно было идти чуть ли не с километр и никого не встретить по пути. А потом опять начиналась цивилизация – реку пересекала улица Минская, по которой сплошным потоком неслись машины. В общем, Сетунь была задворками, до которых до поры до времени не доходили руки. Недаром и весь район вокруг назывался Потылихой. Тому, чтобы как-то освоить его и проложить здесь, например, трассу, противились не только жители – сама местность, казалось, была против.

Да еще это странное название, неизвестно откуда взявшееся – Сетунь. Кто-то рассказывал Михаилу, что якобы по берегам реки располагались в прежние времена могильники, где были похоронены те, кто пал в боях, и безутешные родственники приходили сюда, на холм, оплакивать их и сетовать на судьбу. О каком холме шла речь, понять тоже было трудно – их вокруг было в изобилии.

Неподалеку от их дома на берегу было еще одно интересное место – Сетуньский Стан. Надо было только спуститься к мосту, перейти речку, а затем – вверх по дорожке и направо, по улице, на другой стороне которой стоял высотный дом. Вдоль реки тянулись пустыри, заваленные щебенкой, а затем начинался огороженный тыном участок. Там собирались каскадеры. Так же, как и актеров, их словно окружал особый ореол, хотя Михаилу они казались самыми обычными людьми. А вот кое-кто из его друзей, насмотревшись на тренировки, тоже решил податься в эту профессию – тот же Колька, например. И не пугали его рассказы о тех, кто покалечился на съемках и стал никому не нужным инвалидом. Не волновали и увещевания, что надо думать о будущем, что всю жизнь каскадером не проработаешь, да и с пенсией будут проблемы. Ну кто в их возрасте думает об этой самой пенсии? И несмотря на уговоры родителей, которые призывали его готовиться к поступлению в институт, он после школы бегал на Сетуньский стан – тренировался либо крутился возле старших, слушая их рассказы. Те, кто решил устроить здесь базу, сами расчистили берег от мусора, оборудовали сиденья для зрителей и превратили захламленный уголок в парк для тренировок и развлечений. Пара старых кирпичных домов органично вписывалась в пейзаж, тут и там стояли древние детища отечественного автопрома, вкопаны были в землю какие-то брусья, шины, имелась и сцена. Это местечко на обрывистом берегу реки выглядело диковинным заповедником среди окружающих девятиэтажек и промзон – входящий словно в другой мир переносился. Журчание реки внизу, тень от могучих старых деревьев, покрытые мхом камни на берегу, обветшалые кирпичные стены… Многим среди стекла и бетона современных новостроек не хватало именно этого. Здесь как-то особенно ощущалось, что место это существует очень давно. «И будет существовать, – думал Михаил, – когда от нас уже и следов не останется». Именно здесь их далекие предки и обитали давным-давно – ловили рыбу, охотились на зверей по берегам реки при помощи луков и стрел, наконечники которых угадывались порой в очертаниях острых камешков под ногами. Река кормила их, защищала от врагов. И была она тогда наверняка прозрачной и чистой – а не бурой, как в последние годы перед Катастрофой, когда в нее спускали отходы производства. Теперь, через двадцать лет после того, как навеки остановились все заводы, река снова начинает оживать – но те годы не прошли для нее даром. И новая живность, населяющая ее, сильно отличается от прежней. Михаил вздохнул – видел бы это Колька. Интересно, что с ним случилось, где он оказался в тот роковой день? Надо смотреть правде в глаза – скорее всего, погиб, как большинство горожан. Наверное, он мудро поступал, не строя грандиозных планов на будущее и занимаясь тем, чем хотелось в данный момент. Успел сняться в нескольких эпизодах в массовке, успел сходить в армию и вернуться; даже, кажется, собирался жениться. По крайней мере, получал удовольствие от жизни, пусть так немного и было ему отпущено.

В детстве Михаил тоже нередко приходил на Сетуньский стан, чтобы поглядеть на каскадеров, на реконструкторов в их вышитых рубахах и налобных повязках. Они даже обустроили здесь старинную княжескую усадьбу. Парк можно было свободно посещать любому, если не намечалось никаких мероприятий. Вот и его сводная сестра, когда подросла, стала забегать сюда. Ланку, казалось, больше всего привлекали проводившиеся здесь фестивали огня. Михаил понимал, что, конечно, байкер на горящем мотоцикле – зрелище для девушки неотразимое, но сам он относился к этому занятию с цинизмом медика. Укротители огня могли сколько угодно толковать о невероятных ощущениях власти над стихией, но он-то знал, чем иной раз это заканчивается. Знал и про одну красавицу, выступление которой обернулось ожогами – такими, что попала в реанимацию. Причем довольно сильно было обожжено и ее лицо – прежней ей уже не бывать. Интересно, после случившегося она все равно не жалела о своем увлечении? И пусть произошло это не здесь, Михаил был убежден, что любые игры с огнем до добра не доводят. К счастью, Ланка не рвалась попробовать, предпочитая смотреть со стороны.

Впрочем, раздавались по поводу этого парка и недовольные голоса любителей старины. Мол, реконструкция – это прекрасно, да и тренировки для детей – тоже неплохо, пусть делом занимаются, а не бегают, где попало, но зачем же было устраивать свой полигон как раз на том месте, где в древности была стоянка первобытных людей и до сих пор иной раз находят каменные орудия и кости? При этом никого не смущало, что древнее городище и так застроено, как и многие другие по берегам Москвы-реки и Яузы. Ланка одно время тоже сдвинулась на этом, вышивала себе крестиком рубаху, сшила сарафан, голову повязывала лентой. И могла часам бродить по берегу, глядя под ноги. В итоге ей и вправду удалось найти несколько странных камней, словно бы носивших следы обработки. Она бережно их хранила, иногда раскладывала перед собой и задумчиво перебирала. Михаил называл это – «Посоветоваться с костями предков». Еще она рассказывала ему, как где-то выше по течению Сетуни ковш экскаватора разрушил курган, где были обнаружены два скелета – мужской и женский.

«Что же это они, как по заказу, вместе? Жили долго и умерли в один день?» – удивился Михаил. Его тайны человеческого организма интересовали больше, чем загадки прошлого.

«Просто когда погибал муж, жена иногда считала, что лучше последовать за ним», – пояснила ему сводная сестра, как несмышленому. Правда, потом он в какой-то передаче услышал, что не всегда жена следовала за мужем добровольно, иной раз ее просто убивали у него на могиле.

«Знаешь, – говорила Ланка, перебирая свои камни, – я уверена, что души тех, кто здесь жил когда-то, до сих пор бродят по этим холмам. Иной раз у меня такое чувство, будто я на берегу не одна, хотя вокруг никого не видно. Мне даже кажется, я вспоминаю иногда что-то из прежней жизни. Если лечь на траву и глядеть в небо, кажется, что все это уже было давно и теперь повторяется».

Михаил ворчал, что лучше бы ей не гулять в одиночку по берегам и вообще поменьше читать на ночь Эдгара По и Лавкрафта, иначе скоро она начнет вздрагивать от малейшего шороха и в шуме листвы ей и впрямь будут слышаться голоса, а там и до психушки недалеко. Она обижалась, а он, разглядывая грубо обработанные наконечники стрел, которые сводная сестра складывала в коробку, удивлялся. Ведь эти камни лежали здесь несколько тысяч лет – и в сущности, весь этот немыслимый срок пролетел как один день. Его завораживала мысль, что он трогает орудия, которых касалась рука человека, жившего в незапамятные времена. И понемногу прошлое начинало для него оживать – возможно, благодаря Ланке. Он пытался представить, какие жилища строили предки, как оборонялись от хищников и от врагов – судя по изобилию каменных наконечников, и тех, и других вокруг хватало. Думал ли он тогда, что когда-нибудь и сам выйдет на охоту на берег Сетуни – словно время повернуло вспять?

В детстве Михаил с Ланкой были очень дружны, что не мешало им иной раз драться. Он носил ее портфель, поскольку учились в одной школе, только в разных классах. И их даже не дразнили – все знали, что это брат и сестра. Но он был твердо уверен – когда вырастут, она станет его женой. И однажды сказал ей об этом. Ланка поглядела на него этими своими совиными глазами – они как раз стояли на берегу Сетуни. Была весна, зелень скрашивала окружающие реку нагромождения строительного мусора, пели птицы. Михаил с тревогой ждал ее ответа. Но она только улыбнулась и обняла его, и он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Неумело ткнулся в ее щеку губами. До окончания одиннадцатого класса ему оставался год, ей – три.

Целый год он чувствовал себя счастливым. Без особого труда поступил в медицинский, как и хотел. Но когда наступила следующая осень, Ланка словно бы стала избегать его, будто тяготила опека сводного брата. У нее завелись подружки и друзья, с которыми она где-то пропадала целыми днями. Михаилу в их компании места не было. Ему казалось, что Ланка нарочно так себя ведет и из вредности демонстративно кокетничает с другими, пробуя свою женскую силу. Тетя Соня, также обеспокоенная Ланкиным своевольством, просила Михаила приглядывать за ней, и он широко этим пользовался. И не раз, обнаружив ее на берегу Сетуни в компании старших парней, уводил домой, невзирая на ее возмущение и протест окружающих.

– О чем ты думаешь? – злился он. – Тебе вот-вот школу заканчивать, а у тебя одни тройки. Как ты собираешься поступать?

– Я вообще никуда не хочу поступать, – кричала она. – Как ты не понимаешь, глупо загадывать сейчас даже на месяц вперед. Мир, может, доживает последние дни. Наоборот, в такое время людям надо быть вместе.

– Да ты совсем с ума сошла с этим индейским календарем! – возмущался он. – Может, они просто вырубать его на камне устали, а ты уже вообразила, что это – пророчество. Думаешь, конец света все спишет?

Почему не пришло ему тогда в голову спросить себя – кто внушает ей все это? Почему он не заподозрил, что у нее кто-то появился?

Роковая дата – 21 декабря 2012 – наступила и прошла. Конец света не случился. Михаил торжествовал. Но Ланка и не думала браться за ум.