Амброз Бирс

ЧАСЫ ДЖОНА БАРТИНА

История, рассказанная врачом

— Который теперь час? О господи! Друг мой, почему вы настаиваете? Неужели это настолько важно? Сейчас самое время ложиться спать, вот и все. Но если вам так уж необходимо подвести часы — вот, возьмите и посмотрите сами.

С этими словами он снял с цепочки свой хронометр, очень массивный и старомодный, и протянул его мне. Потом повернулся ко мне спиной, пересек комнату, направляясь к полкам, и принялся изучать книжные корешки. Очевидное волнение и досада Бартина удивили меня: я не понимал, что его рассердило. Сверив с его часами свои, я подошел к нему и сказал:

— Благодарю вас.

Он взял часы и снова прикрепил к цепочке; его руки слегка дрожали. С тактом, которым я чрезвычайно гордился, я неторопливо приблизился к буфету и смешал немного бренди с водой. Извинившись перед Бартином, я предложил ему выпить и вернулся на свое место возле огня, предоставив гостю самому наливать себе, как это было принято у нас. Он так и поступил и вскоре сел рядом со мной у камина, спокойный как всегда.

Этот странный маленький инцидент произошел в моей квартире, где Бартин проводил вечер. Мы вместе пообедали в клубе, приехали домой в кебе, — словом, все шло как обычно, самым прозаическим образом. Я не мог понять, чего ради Бартину понадобилось нарушить естественный и привычный порядок вещей и чем вызвано его раздражение, если только это не было капризом. Чем больше я думал об этом, рассеянно слушая его остроумную болтовню, тем сильнее становилось мое любопытство. Конечно, я без труда убедил себя, что всего лишь беспокоюсь о друге. Любопытство часто скрывается под видом дружеской заботы. Наконец я бесцеремонно прервал монолог Бартина на середине одной из самых удачных фраз.

— Джон Бартин, — сказал я, — постарайтесь простить меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, вы не имеете права выходить из себя при безобидном вопросе «Который час?». Я не могу одобрить ваше таинственное нежелание поглядеть в лицо собственным часам. И я решительно против того, чтобы вы — без каких-либо объяснений — срывали на мне досаду, причины которой мне неизвестны.

Бартин ничего не ответил на эту забавную речь. Он сидел, пристально глядя на огонь. Опасаясь, что обидел его, я хотел уже принести извинения и попросить его больше не думать об этом, но тут он спокойно посмотрел мне в глаза и заговорил:

— Мой дорогой друг, шутливый тон ваших расспросов нисколько не смягчает их отвратительной наглости. К счастью, я уже решил рассказать вам все, что вы желаете знать. И не изменю решения, хотя такое дерзкое любопытство не заслуживает откровенности с моей стороны. Но будьте добры внимательно выслушать меня — и вы узнаете все.

— Эти часы, — продолжил он, — появились в нашей семье за три поколения до меня. Их первым владельцем, по заказу которого они изготовлены, был мой прадед — Брамвелл Олкотт Бартин, богатый плантатор из Виргинии. Как истинный тори, он проводил целые ночи без сна, изобретая все новые кары для мистера Вашингтона и новые способы помочь доброму королю Георгу. К несчастью, этот достойный джентльмен вмешался в дела государственной важности, и его противники сочли, что он нарушил закон. Я не буду вдаваться в подробности этой истории. Но одним из ее незначительных последствий стал арест моего почтенного предка, произведенный ночью в его собственном доме мятежными сторонниками Вашингтона. Моему прадеду разрешили проститься с плачущими домочадцами, а затем увели в темноту, которая поглотила его навсегда. О его дальнейшей судьбе ничего не известно. После войны самые тщательные розыски и предложение большой награды не помогли обнаружить ни одного из его похитителей или выявить хоть какие-то факты, связанные с его исчезновением. Он просто исчез, и все.

Не столько в словах Бартина, сколько в его манере было что-то, — я и сам толком не понимал, что именно, — побудившее меня спросить:

— А что вы сами думаете об этом?

— Я думаю, — вспыхнув, проговорил Бартин и стукнул по столу кулаком, словно он в трактире играл в кости с мошенниками, — я думаю, что это подлое, трусливое убийство, совершенное проклятым изменником Вашингтоном и его мятежным сбродом!

Минуту или две мы оба молчали: я ждал, пока Бартин возьмет себя в руки. Потом я сказал: