— Наверное. Его прислали за мной.

— Тем лучше.

— Почему?

— Потому, что решишь все сразу.

Аня не стала спрашивать, что ей надо было решать.

Они свернули на боковую улицу и через четверть часа остановились у бульвара.

— Пойдем, посидим на лавочке.

Аня послушно вышла из машины, прошла до скамьи под уже голыми ветвями деревьев.

— Садись, — сказал он строго. — Как я понимаю, замуж ты там не вышла и прочных корней не пустила?

— Нет. А ты?

— Корни есть, а в остальном… В остальном после августа девяносто первого, после той палатки ждал, когда ты объявишься снова. — Он опять глянул на часы и сказал раздраженно: — А теперь помолчи. Я пока не знаю, что тебе сказать.

— Хорошо.

Они просидели молча минут десять. Аня бездумно смотрела на улицу, на стайку детей, которые прошли мимо, судя по ранцам, из школы.

— Посмотри на ту сторону, — позвал ее Виктор. — Матушку мою узнаешь?

Аня всмотрелась. По другой стороне неширокой улицы шла грузная женщина в плаще и с сумкой. Свободной рукой она придерживала девочку лет семи в яркой куртенке и с пестрым ранцем за спиной.

— Раису Андреевну узнаю… Не очень постарела. А кто рядом с ней? Твоя дочь?

— Нет… Это твоя дочь.

— Моя? — спросил кто-то вместо Ани.

— Да. Твоя. Когда ты ее родила, мои дядька с теткой мечтали о ребенке. Они ее удочерили. Но потом судьба сложилась так, что оба в одночасье умерли. И девочка осталась в нашей семье. Мы уехали из Риги и теперь живем здесь. Ходим в первый класс. Вот и вся история.

Сквозь навернувшиеся на глаза слезы Аня следила, как тонконогая девчонка вприпрыжку идет следом за Раисой Андреевной, что-то говорит, но слов слышно не было. Пестрые бантики, заплетенные в косички, прыгали на спине девочки. Горло Ани перехватил спазм.