Он глянул на Ниса, на его смуглую кожу, густые вьющиеся волосы и амулеты причудливой формы на широких запястьях. Статус римского гражданина, который лекарь получил, вступив в легион, был не более чем ярлыком, свидетельствующим о его правовом положении. Но что он за человек?

— Нис!

Хирург оторвал взгляд от костра и улыбнулся.

— Можно мне спросить тебя кое о чем личном?

Улыбка слегка потускнела, брови сдвинулись. Однако великан кивнул.

— Каково это — быть неримлянином?

Вопрос был неловким, слишком прямолинейным, и Катон, едва задав его, устыдился, что не нашел подходящих слов и не смог выразиться точнее.

— То есть я знаю, что теперь ты римский гражданин, такой же, как я и Макрон. Но каково это было раньше? Что другие люди думают о Риме?

Нис и Макрон уставились на него. Нис, нахмурившись, с подозрением, а Макрон с искренним удивлением. Катон пожалел, что не придержал язык за зубами, но, с другой стороны, его одолевало желание расширить свои представления о мире, вывести их за рамки того, что вдалбливалось ему с детства. В конце концов, во дворце мир видится иначе, чем в армии. Ясно, что и в провинциях он видится не так, как в империи.

— Что люди думают о Риме? — повторил Нис и ненадолго задумался, мягко почесывая густую щетину на подбородке. — Интересный вопрос. На него непросто ответить. В основном ответ зависит от того, кто ты такой. Скажем, если ты один из тех прирученных царьков, которые всем обязаны Риму, а своих подданных боятся и ненавидят, тогда Рим твой единственный друг. Если ты египетский торговец зерном, богатеющий за счет закупок Римом хлеба для раздачи плебсу, или владелец гладиаторской школы, или поставщик зверей для арены, то Рим источник твоего благосостояния. Оружейным мастерским Галлии, производителям предметов роскоши, купцам, ввозящим с Востока шелк и пряности… всем им Рим дает средства к существованию. Рим ненасытен, он упивается роскошью и развлечениями, поглощает гигантские ресурсы, и очень многие паразитируют на этой ненасытности, сделав ее источником наживы. Но за всех остальных, — Нис пожал плечами, — я сказать не могу.

— Не можешь или не хочешь? — сердито вставил Макрон.

— Центурион, я гость у твоего костра и лишь высказываю свое мнение по просьбе твоего оптиона.

— Прекрасно! Ну так и выскажи его. Сообщи нам, что они, на хрен, думают!

— Они? — Нис выгнул брови дугой. — Я не могу высказаться за них. Я мало знаю о крестьянах, выращивающих хлеб в дельте Нила и вынужденных каждый год отдавать Риму бо́льшую часть урожая, независимо от того, хорош он был или плох. Я не имею ни малейшего представления о том, каково быть рабом, захваченным на войне, проданным на свинцовый рудник и лишенным малейшей надежды когда-либо увидеть жену и детей. Или каково быть галлом, семья которого поколениями владела каким-то определенным участком земли, вдруг узнавшим, что его поместье реквизировано для раздела между отставными легионерами.

— Дешевая риторика! — отрезал Макрон. — На самом деле ничего ты не знаешь.

— Так я и сам сказал, что не знаю. Но вполне могу представить себе, какие чувства они испытывают. Да ты и сам можешь, если попробуешь.

— С какой бы мне стати пытаться? Мы победили, они потерпели поражение, и это доказывает, что мы лучше. Если они на это обижаются, то лишь зря теряют время. Что толку обижаться на непреложное?

— Славный афоризм, центурион, — одобрительно усмехнулся Нис. — Однако нет ничего непреложного в налогах, которые собирает империя, или в зерне, золоте и рабах, которые текут к ней из провинций. И все для поддержания убогой, шумной, крикливой черни, населяющей вашу столицу. Стоит ли удивляться тому, что люди взирают на Рим с горечью и обидой.

Для честного и простодушного служаки, каким был Макрон, такие речи попахивали крамолой. Услышь он что-то подобное где-нибудь в таверне, за чашей вина, не обошлось бы без драки. Но центурион был трезв, Нис был его гостем, так что приходилось терпеть, ограничиваясь одними словами.

— Зачем же тогда ты стал римлянином? — с вызовом спросил он хирурга. — Зачем, если ты так сильно нас ненавидишь?