— За главного центуриона Люция Батиака Бестию, старого служаку, сурового, но справедливого. Хорошего солдата, не опозорившего своих товарищей, свой легион, свой род, свою трибу и Рим.
Судя по тому, как энергично заработал кадык Макрона, когда он приложился к амфоре, честь славному напитку центурион воздал в полной мере. Потом он опустил сосуд, утер губы и сказал:
— Изумительный вкус. Ты только попробуй.
Катон принял протянутую ему амфору, поднял ее, чуть смущаясь театральностью своего жеста, над телом мертвого главного центуриона и возгласил:
— За Бестию.
Макрон был прав. Вино отличалось отменным вкусом, богатым букетом, тонким ароматом, с легким мускусным оттенком и сухим послевкусием. Воистину, изысканный напиток. И пьянящий.
— Дай-ка мне взглянуть на твой меч.
— Да, командир.
Катон протянул меч. Скользнув беглым взглядом по ножнам, Макрон обхватил рукоять из слоновой кости, увенчанную искусно сработанным золотым набалдашником, и извлек хорошо закаленный, отполированный до зеркального блеска клинок. Подняв брови в искреннем восхищении, центурион провел пальцем по режущей кромке. Для преимущественно колющего оружия, каким являлся легионерский гладиус, меч был наточен практически идеально. Центурион взвесил его на руке и пробормотал что-то одобрительное насчет баланса между клинком и головкой эфеса. Этим мечом, в отличие от стандартного оружия, выдававшегося легионерам со складов, можно было орудовать, не напрягая кисть. И уж конечно, произвели его не римские мастера. Такой меч мог появиться на свет только в одной из тех прославленных галльских кузниц, где из поколения в поколение ковали лучшие в мире клинки. Интересно, как он оказался у Бестии?
И тут и центурион, и юноша приметили под гардой меча какую-то надпись. Выполненную, как понял Катон, на греческом языке.
— Что тут говорится?
Катон взял меч и мысленно перевел: «От Германика Л. Батиаку, его Патрокл». Вдоль хребта его пробежал холодок изумления, и он непроизвольно посмотрел вниз, на обезображенное страшной раной лицо главного центуриона. Неужели этот человек был когда-то в юности привлекательным? Настолько привлекательным, что снискал привязанность и любовь великого полководца Германика… В это было трудно поверить. Катон знал Бестию лишь как грубого, жесткого ревнителя дисциплины. Но кто знает, какие тайны хранит в себе до кончины своей человек? Некоторые из них покойный так и уносит с собой в подземный мир, но с иных опадают покровы.
— Ну? — нетерпеливо спросил Макрон. — Что там говорится?
Зная о нетерпимости своего центуриона к однополой любви, Катон быстро сообразил, что ответить:
— Это подарок Германика за отменную службу.
— Германика?
— Полагаю, да, командир. Других пояснений здесь нет.
— Я и не представлял себе, что у старины были такие хорошие связи. Это заслуживает еще одного тоста.
Катон нехотя вручил Макрону амфору и поморщился, когда тот основательно из нее отхлебнул. К юноше сосуд вернулся изрядно полегчавшим, и он, желая спасти хотя бы толику унаследованного нектара от исчезновения в бездонной утробе центуриона, снова провозгласил тост за Бестию и выпил столько, сколько мог вместить за один раз.
Макрон рыгнул.