— Неужто ты думаешь, что бритты оставили бы там мост, если бы он и существовал? Специально для нас, чтобы облегчить нам переправу? — Макрон устало покачал головой. — Нет, мостом там и не пахнет, а как нам перебираться, на сей счет командованию еще предстоит поломать голову.

— Думаешь, Плавт бросит нас форсировать реку первыми?

— Сомневаюсь. Бритты нас основательно потрепали, и люди еще не оправились. Ты наверняка сам это чувствуешь.

Катон кивнул, ибо в последние дни в легионе действительно ощущался упадок боевого духа. Более того, ему довелось слышать шушуканье, в котором вина за все тяжкие потери, понесенные легионом с момента высадки на британскую почву, безоговорочно возлагалась на одного лишь легата. То, что Веспасиан сражался с противником в передних рядах бок о бок с простыми солдатами, для большинства легионеров, особенно тех, которые лично не были свидетелями явленной им отваги, значения не имело. Да и вообще, между легионерами и командирами, младшими командирами и старшими, короче говоря, между всеми и всеми накопилось множество обид и претензий, что, в свете предстоящих боев с бриттами, внушало серьезные опасения.

— Лучше бы нам выиграть это сражение, — тихо промолвил Макрон.

— Да, командир.

Оба помолчали, глядя на мерцающие язычки пламени в жаровне. Потом желудок центуриона забурчал, да так громко, что это тут же вернуло его мысли на более прозаическую стезю.

— Я страшно проголодался. Есть у нас что-нибудь?

— Там, на столе, командир.

Катон жестом указал на темную буханку хлеба и ломоть засоленной свинины в оловянной миске. Маленький кувшин с разбавленным водой вином стоял возле мятой серебряной кружки, трофея, добытого Макроном в одной из предыдущих кампаний. Бросив взгляд на свинину, центурион нахмурился:

— Что, свежего мяса так и не дают?

— Нет, командир. Каратак уничтожает все на пути нашего следования. Разведчики говорят, что до самой реки Тамесис все поля и амбары сожжены, а домашний скот варвары угнали с собой. Нам достается лишь то, что поступает с продовольственных складов Рутупия.

— Мне уже обрыдла эта хренова солонина! Бьюсь об заклад, Пизон бы в два счета разжился свежатинкой!

— Так точно, командир, — с обидой в голосе отозвался Катон.

Пизон, бывший писец центурии, был старым служакой, знавшим все ходы и выходы, так что подразделению жилось при нем очень неплохо. Увы, несколько дней назад старик-ветеран, которому оставался всего год до почтенного увольнения с полным пособием, пал от руки первого же бритта, который ему повстречался. Катон многому успел у него научиться, но некоторые тонкие секреты умения извлекать выгоду из слабинок в работе военно-бюрократического аппарата умерли вместе с ним, личные связи оборвались, и теперь юноше приходилось выкручиваться самому.

— Я попробую, командир, может, что и раздобуду.

— Попробуй, попробуй, — кивнул Макрон, пережевывая жесткую солонину. — И лучше поскорее, не то я, ошалев от этой свинины, брошу службу и перейду в еврейскую веру. Все лучше, чем грызть такую дрянь. Хрен их поймет, этих интендантских ублюдков: как они превращают свиное мясо в подметки? Впрочем, им что ни дай, все изведут на дерьмо.

Катон слышал все это и раньше, а потому продолжил разбирать записи. Большинство погибших легионеров оставили завещания — как общего плана, так и о передаче своего лагерного скарба кому-либо из друзей. Однако некоторые из указанных наследников тоже погибли, и Катону приходилось теперь разбираться, кому следует эту выморочную собственность передать. Семьи погибших, не оставивших завещаний, имели право получить из казны легиона их сбережения, но только по письменному запросу и после соблюдения множества процедур. Катон впервые столкнулся с вопросами наследования и, поскольку дело касалось имущества, вникал во все очень тщательно. Ему отнюдь не хотелось, чтобы какая-нибудь оплошность повлекла за собой судебную тяжбу, направленную против него. Поэтому он дотошно прочитывал документы, проверял и перепроверял бумаги каждого человека по очереди, прежде чем окунуть свое стило в маленькую керамическую чернильницу и написать заключение относительно принадлежности выморочного добра.

Клапан палатки со свистом распахнулся, и внутрь торопливо вошел штабной писец. С его насквозь промокшего армейского плаща стекала вода.

— Эй, не забрызгай мои бумаги! — крикнул Катон, прикрывая свитки, грудами лежавшие на его рабочем столе.