Последний гладиаторский поединок близился к неизбежному завершению. Ловкий, умелый ретиарий одержал верх и теперь стоял над поверженным, беспомощно ворочавшимся в сети мирмиллоном, приставив трезубец к его горлу и ожидая, когда публика решит участь побежденного. Мирмиллон, хотя и потерпел поражение, дрался отменно, и зрители были настроены в награду за полученное от поединка удовольствие даровать ему жизнь. Почти все подняли большие пальцы правых рук вверх, однако Нарцисс, поколебавшись, сделал обратное движение кистью. Амфитеатр взревел от негодования, все взоры обратились к центральной ложе. Плавтий вскочил на ноги и высоко вскинул руку, чтобы все видели, что его большой палец поднят. Толпа вновь разразилась криками, но теперь уже не ярости, а одобрения и восторга. Все обернулись к арене, приветствуя ковыляющих рука об руку к воротам жизни бойцов. «Глупцы», — подумал Нарцисс и внезапно перемахнул через край ложи. Миг — и он был уже в центре арены, где, подняв руки, застыл.

Легионеры, не ожидавшие этого, мгновенно затихли. Некоторые еще перешептывались, но товарищи зашикали на них, и они смолкли. Нарцисс, держа паузу, дождался, когда тишина сделалась абсолютной, после чего счел возможным заговорить.

— Друзья мои! Римляне! Легионеры! Выслушайте меня! — воззвал он к собравшимся звучным, раскатистым голосом. — Кто я такой, вам известно. Я секретарь императора, вольноотпущенник, бывший раб, но, как и вы, считаю себя гражданином нашей великой, непобедимой, овеянной боевой славой страны.

Амфитеатр отреагировал неодобрительным гулом. Большинству из присутствующих вовсе не нравилось, когда какие-то вольноотпущенники начинали претендовать на равенство с ними.

— Я повторяю, сердцем я римлянин, как и каждый из вас! — При этих словах оратор рванул на себе тунику, обнажив белую впалую грудь. Публика захихикала, усмотрев в этом зрелище элементы комизма.

— И поскольку я римлянин во всем, кроме звания, мне горько видеть то, что здесь происходит. Люди, которые называют себя гражданами великого Рима, смеют выказывать непокорство… И кому же?.. Одному из прославленных полководцев империи, в то время как им следовало бы гордиться тем, что к вершине триумфа их ведет такой выдающийся человек. Грудь моя сжимается от стенаний! Взгляните! Взгляните же на него! На этого доблестного воина, поседевшего в победоносных походах, на этого отпрыска одной из славнейших римских фамилий! Он перед вами, Авл Плавтий! Стыд и позор, что ему приходится выносить, глядя на ваше предательство, непомерны! А меня душат рыдания, и я не могу их сдержать!

Нарцисс театрально склонил голову и упрятал лицо в складки туники, тощие плечи его затряслись. Многие легионеры захохотали, другие насупились, оскорбленные столь дешевой попыткой вызвать у них сочувственный отклик.

Судорожно вздохнув, Нарцисс поднял лицо. По щекам его и впрямь струились неподдельные слезы.

— Трусы! — вскричал он. — Неблагодарные трусы, осмеливающиеся считать себя римлянами! Какие вы римляне, если боитесь последовать за этим героем? Ну так забейтесь в угол и отдайте свое оружие тем, кто пойдет вместе с ним! Мне, например. Я вовсе не воин. Но я не дрогну! Я вторгнусь в Британию! Один, если надо. Презирая всех вас! — Он властно вытянул руку. — Эй, трусы, отдайте свое оружие мне!

— Ладно, недоносок! Получи, если хочешь! — Какой-то легионер встал и швырнул на арену свой меч.

Тот тяжело воткнулся в песок, и Нарцисс отшатнулся. Публика загоготала, мечи и кинжалы полетели на арену со всех сторон. Царедворец попятился, но наступил на разорванный край туники и, нелепо взмахнув руками, упал. Амфитеатр зашелся от смеха.

По командирской ложе тоже побежали улыбки. Невозмутимыми оставались лишь Плавтий и Веспасиан. Между тем Нарцисс, побагровевший от гнева, поднялся на ноги, потрясая подхваченным с арены мечом.

— Смеетесь, олухи? Над кем вы смеетесь? Над тем, кто готов идти в бой вместо вас? Над тем, кто не станет беречь свою драгоценную задницу, когда отечество призывает своих сынов на воинский подвиг? Ну, скажите-ка, есть среди вас такие сыны? Нет, вы бездельники, выпивохи, засранцы. Из всех вас достоин носить оружие только я. Чтобы грудью встать против варварских полчищ! Под распростертыми крыльями римских грозных орлов.

Распаленный собственными словами оратор взмахнул мечом, но, очевидно с непривычки, не учел силу инерции, и его развернуло так круто, что он едва устоял на ногах, а меч ткнулся в песок. Легионеров охватила истерика, ржали все — до икоты, до слез. Однако Нарцисса это ничуть не смутило.

— Да, я слаб телом, — выкрикнул он. — Да, безусловно, у меня нет должной закалки, но во мне жив боевой несгибаемый дух. И потому я прошу вас: не срамите честь Рима! Нет, не прошу, я вам приказываю: вернитесь к своим командирам! Эй, дармоеды, пьяницы, жирные бабы! Вы слышите мой приказ!

Это было уже слишком: солдаты загикали, заулюлюкали, потом кто-то крикнул сердито.

— Это тебе не Сатурналии! Знай свое место, раб!

Упоминание о празднествах, лишь во время которых рабам дозволялось вольничать и дерзить своим господам, было услышано, и вскоре вся публика в едином порыве скандировала: «Знай свое место, раб!», «Знай свое место, раб!». Теперь на песок вместо оружия полетела всякая дрянь, и, в последний раз погрозив зрителям кулаком, Нарцисс удалился с арены.

Некоторое время легионеры продолжали хором выкрикивать обидную для императорского прихвостня фразу, но, когда стало ясно, что тот не вернется, примолкли и начали расходиться. Тонкие людские струйки, выбивавшиеся из цирка, сливались в поток и возле лагеря опять растекались.

— Что ж, я надеюсь, это сработает, — сказал Плавтий.