Это был Джером — человек ростом под два метра и весом под сто килограмм. Он стоял в дверях лифта как вкопанный. Джером тоже страдал параноидной шизофренией, но, в отличие от нежного Чарльза, в более жуткой форме. У него бывали бурные, яростные вспышки. В 19 лет его осудили за убийство пожилой соседки: он был уверен, что та шпионит за ним и записывает его разговоры для ЦРУ. Однажды он постучался в ее дверь в три часа дня и, когда старушка открыла, ударил ее молотком по голове 12 раз. Ей было 82 года.
— Давай, Джером, выходи, — сказала я, а сама думала: «Какую там цифру на рации нужно нажать, чтобы позвать на помощь?».
— Нет, — ответил он, — дамы вперед.
Его лицо расплылось в медленной, слегка зловещей улыбке, и он жестом пригласил меня пройти.
— Джером, — сказала я, а мои волосы встали дыбом. — Ты же знаешь правила, я выхожу последней, помнишь?
— Да, но я так не люблю правила, — ответил он, и его лицо резко помрачнело, словно грозовая туча.
Он наклонился ко мне. Один палец я держала на кнопке удержания двери, другой — на рации и чувствовала, как у меня сжимается горло.
— Я знаю, Джером, но мы все должны следовать правилам. Я не могу выйти, пока не выйдешь ты, — сказала я, изображая спокойствие, в то время как во рту все сильнее ощущался привкус страха. — Брось, пойдем поиграем в бильярд! Это же веселее, чем стоять здесь, правда?
Я напряженно улыбнулась, пытаясь сохранять спокойствие.
Повисла долгая пауза. Джером смотрел на меня широко раскрытыми глазами, а его рот, наоборот, сжался в тонкую сердитую линию. Меня ужасала мысль, что он может меня ударить, но я очень старалась выглядеть расслабленно. Сердце стучало у меня в ушах так громко, что он вполне мог его слышать.
— Я не сдвинусь с места, пока ты не выйдешь, Джером, — сказала я тихо, но твердо, глядя ему в глаза.
Его лицо искривилось, глаза потемнели и вспыхнули. Тяжело дыша, он подошел ближе и оглядел меня сверху вниз. Его руки заметно дрожали.
В моей голове крутились мысли: «Смогу ли я вызвать подмогу? Нет! Если я воспользуюсь рацией, это будет конец. Он забьет меня до смерти в этом лифте! Вот же дурочка. Они будут идти две минуты, а через 30 секунд я буду уже мертва. Какие же огромные у него руки! Настоящие молотки!».
Джером наклонился и зло прошипел:
— Я не люблю, когда женщины указывают мне, что делать. У меня бывают с этим проблемы, запомни хорошенько, — ответил он, тыча пальцем мне в лицо.
— Хорошо, Джером, я запомню, обещаю, — сказала я тихо, продолжая смотреть ему в глаза, ощущая биение сердца всем телом.
Затем он резко повернулся и вышел, направляясь в комнату отдыха.
Как только изо рта пропал привкус желчи, а руки перестали трястись, я сообщила по рации, чтобы второй сотрудник спустился и помог мне сопроводить подопечных обратно в свое крыло. С тех пор правила в больнице изменились, и троих или более пациентов стали сопровождать два сотрудника. Но это было далеко не единственное последствие.
Я знала, что в те бесконечные секунды, когда Джером решал, выйти или остаться в лифте, продолжить говорить со мной или просто избить меня до полусмерти, мне было необходимо поддерживать с ним определенного рода связь. Если бы я повысила на него голос, потребовала подчиниться или попыталась позвать на помощь через рацию, для нас обоих все могло закончиться совершенно иначе.
Он не хотел, чтобы я ему указывала, — и я этого не делала. Но и его требование — оказаться к нему спиной — я тоже выполнить не могла, поэтому спокойно стояла на своем. За короткий срок мне необходимо было выстроить с ним такое взаимодействие, чтобы он увидел во мне личность, а не просто препятствие или, что еще хуже, врага. Я держалась уверенно и спокойно (даже когда в животе все сворачивалось узлом) и говорила тихо, но решительно (даже когда мой внутренний голос звал на помощь). Я не выводила Джерома из себя. И самое главное, я не пыталась заставить его выполнить мое требование (выйти из лифта). Вместо этого я терпеливо выслушала, чего хотел он сам (чтобы ему не говорили, что делать).