Струны рояля удерживает в натянутом состоянии чугунная рама, прочная и массивная. Но и чугун, и, особенно, струны не идеальны. Со временем они деформируются, устают, и степень натяжения изменяется. Влияет и температура: всяк знает, что при нагревании предметы расширяются, а при охлаждении наоборот. Поэтому рояль приходится настраивать. Не сказать, чтобы часто, но и не то, чтобы совсем уж редко.

Этот рояль был настроен хорошо. Средних размеров, салонный, он и стоял в музыкальном салоне гостиницы. Я подсел к инструменту. Неделю как не касался клавиш. А тут — коснулся.

Играл минут сорок. Начав с «Турецкого марша» Моцарта и закончив «Караваном» Эллингтона. Получилось на удивление неплохо. Может, пустыня тому причиной?

Вчера играли первый тур. Я встречался с Хюбнером. Оба играли аккуратно, но я оказался аккуратнее, и потому к сороковому ходу получил неудержимую пару проходных пешек. Победа. Спасский выиграл у Георгиу, Фишер — у Портиша, Карпов отложил партию с Бирном в лучшей позиции, и теперь доводил её до победы. Остальные сыграли вничью.

Регламент щадящий до чрезвычайности. Масса времени на восстановление. Особенно для тех, кто не откладывает партии. Ничего, мешающего остроте, глубине и ясности шахматной мысли — ни спиртного, ни доступных женщин, ни прочих соблазнов. Почти монастырская жизнь. Возможно, организаторы считали, что это позволит создать партии невиданной красы и глубины. Или рассчитывали на то, что к Ливии будет приковано внимание всего шахматного, а затем и нешахматного мира. Или просто в пустыне живут неспешно. Как тысячу лет назад. Куда торопиться, если мир вечен? Живут и нас хотят приобщить к этой жизни.

Ну да, ну да. Чего только не придумаешь в условиях покоя. А тут, и в самом деле — покой. Относительный, конечно. Но. Не нужно никуда идти — потому что идти некуда. И телевизора, пожирателя времени, тоже нет, равно как и других зрелищ. Есть газеты, их доставляет самолет, и местные, и европейские. Европейские — с опозданием в три дня. Но читать нет желания. Весь мир отсюда настолько далек, что кажется, будто его и вовсе нет, внешнего мира. А есть только то, что есть. Вот этот рояль, например. Рояль в пустыне.

Отозвалось робко. Издалека. Но я запомнил, да.

Запомнил и прошёл в ресторан. Не голоден, но чашка кофе меня подбодрит. Здесь хороший кофе. Даже отличный. К тому же — даром! Волшебное слово — даром!

Тут меня и нашёл Спасский.

— Скучаете? — спросил он.

— Нисколько, — ответил я. С чего бы мне скучать, в самом деле? Находясь в центре шахматного мира? С настроенным роялем? С томиком Гоголя? Ну, хорошо, допустим, скучаю, но зачем признаваться? — Я, Борис Васильевич, чувствую себя космонавтом на дальней станции в ожидании встречи с пришельцами.