Глава 1. Похороны отца

Послеобеденный пасмурный день, словно имитируя мотивы какого-то фильма, затянул все небо грозными тучами, оплакивая мужчину вместе со всеми присутствующими и роняя слезы на гладкую, до блеска отполированную дубовую крышку, закрывающую гроб — последнее пристанище усопшего.

К небывалому удивлению Юли, на кладбище собралось достаточно много людей, учитывая тот факт, что ни близких друзей, ни даже тех, кто мог назвать Игоря Николаевича приятным соседом среди них не было. Каждый, кто знал его или кому просто доводилось пересекаться с ним в повседневной жизни, встречал в его лице либо самодовольного и чрезмерно самоуверенного, либо же молчаливого и замкнутого человека, всецело зацикленного на своих собственных мыслях и делах, для которого ровным счетом ничего не значило окружающее общество, кроме, конечно же, собственной семьи, ее оставшихся членов, на коих он и заострил все свое внимание. Наверное, помни они его до того происшествия, унесшего жизнь его столь горячо любимой жены около десяти лет назад, мнение о нем в целом было бы иным. Но это событие перевернуло его жизнь с ног на голову, отчего его поглотила мысль о создании серьезной финансовой безопасности и благополучии для двух своих тогда еще совсем юных дочерей. Неизвестно, почему именно финансовой, но ничего другого он со своей специальностью главного инженера-строителя в фирме, которую сам же и основал, предоставить им не мог; единственная постройка для семьи, а не для прочих горожан — двухэтажная вилла, возведенная его собственными руками и по личной разработке, — не смогла никак ни повлиять, ни уберечь от смерти и в итоге обесценивания всего, кроме важности самих денег, открывающих множество дорог как к созданию той самой безопасности, так и прочим не менее важным и необходимым прелестям обитания на этом жестоком вращающемся шаре, именуемым нашим домом. По крайней мере, именно в этом он был убежден до конца своей сознательной жизни. Возможно, все эти смотрящие на гроб хмурым и опечаленным взглядом люди по-прежнему помнили его еще в светлые для него времена, и понимали, почему стремительно стареющий годом на три мужчина ведет себя настолько пренебрежительно к остальным. У него была цель, а потому как жизнь неудержимо утекает сквозь пальцы, считал очень важным не терять времени на пустословие и ненужные взаимоотношения, пускай и обычные соседские. И, возможно, понимая, что его злоба на мир была напускной, именно сейчас, в последний раз, провожая в последний путь, все они стояли здесь, на центральном канорском кладбище плотными группками по три-пять человек со скорбными эмоциями на лицах.

Юля, ощущая руку Артема на своей талии и влажное от слез лицо Никиты сквозь легкую блузу, прижатое к ней, стояла и смотрела вперед на закрытый гроб своего папы с сухими и полными непонимания глазами. Почему все произошло именно так? Где она ошиблась? Была ли она виновата в том, что закончилось все настолько плохо? Но в глубине души на все эти вопросы у нее уже были ответы. Винила во всем этом она именно себя. Если бы только она могла предвидеть, чем обернется ее геройская выходка по вызволению отца самостоятельно, то таких тяжелых и непоправимых последствий можно было бы избежать.

«Почему я просто не позвонила в полицию, чтобы те сами решили вопрос неправомерного удержания человека в лечебнице? — думала она». Но уже ничего нельзя было вернуть. Ей оставалось лишь проститься с дорогим ее сердцу человеком самым бесполезным из возможных способов — пустым взглядом за закрытую крышку гроба.

При оформлении бумаг на захоронение не возникло никаких вопросов по поводу закрытого варианта, потому как тело Игоря Николаевича после того, как его достали из-под обломков упавшего на него перекрытия второго этажа пылающей лечебницы, пришлось собирать буквально по кусочкам. И пусть Юле не пришлось подписывать все самостоятельно — за нее все эти морально сложные формальности уладил Артем, — она прекрасно понимала причину, по которой не может хотя бы подойти и поцеловать папу на прощание. И это разрывало ее душу на части.

Аня, находясь в метре от сестры и ее семьи, выглядела совсем одинокой и безутешной. Закрыв лицо обеими руками, плакала так, словно ушедший человек имел для нее небывалое значение, словно с ним ушла и частичка ее души. Но для Тани, пришедшей поддержать подругу и видящей всю эту картину со стороны, но все же державшейся особняком из-за своего не переносящего кладбищенского духа парня, поведение младшей Юлиной сестры выглядело ничем иным как наигранностью. Простейшим лицемерием и наигранностью, вторившей одну простую истину на протяжении всего ее беззаботного существования: ей жизненно необходимо привлекать к себе внимание, и даже похороны родного отца не обошлись без высокомерного изображения жертвы ради жалости и сочувствия.

Аня даже упала в грязь на колени в тот момент, когда гроб стали опускать вниз на широких и тонких ремнях. Истерика ее не осталась незамеченной прочими присутствующими. Некоторые бросились поднимать и утешать девушку, пытаясь вытереть налипшую на черные колготы глину и растекшуюся по щекам тушь. Только Юля стояла недвижимо, по-прежнему глядя вперед в ту пустоту, за которой уже скрылся в яме блестящий дубовый ящик.

Таня с отвращением смотрела на нелепые попытки Ани обратить на себя внимание, что совсем забыла, для чего сюда пришла. Но поймав себя на этой мысли, попросила парня вернуться в машину, а сама помчалась к подруге. Она больше всех остальных сейчас нуждалась в поддержке и понимании.

Когда она подходила к подруге, прочие присутствующие уже стали потихоньку разбредаться к разным выходам из кладбища, словно муравьи, бегущие по своим делам. Она заметила, что некоторые даже бросали цветы в яму, и едва ли находила это правильным. Прежде она всего однажды была на похоронах, потому правил поведения на подобных мероприятиях не знала.

— Милая моя… — только и смогла произнести Таня, обнимая подругу, хотя за эти долгие секунды, пока шла к ней навстречу, планировала сказать гораздо больше ободряющих слов в духе «он в лучшем мире», или «теперь твой папа больше не страдает». Но не смогла. Навернувшиеся на глаза слезы, тугим воротом сковавшие горло, не позволили произнести больше ни слова. Настолько жаль ей было несчастную девушку.

— Ты пришла, — все, что смогла ответить ей Юля. А большего ей и не нужно было.

Артем, неизменно держа зонт над головой жены, прижимал к себе сына и ждал, не проронив ни слова с того момента, когда они покинули квартиру и приехали на кладбище. Ему, безусловно, было жаль старика, и того, что с ним произошло, и хоть он не питал к нему каких-либо родственных чувств и в целом особой приязни, поддерживал Юлю, потому что в первую очередь переживал о ее моральном состоянии и душевном благополучии. Большего он себе позволить не мог: человек ушел, а вместе с ним и проблемы, и ссоры, и переживания, связанные с необходимостью его постоянной опеки, так или иначе мешавшие ему наслаждаться жизнью с женой и подрастающим сынишкой. Его хладнокровное отношение ко всему этому определялось его личным ранним уходом из-под родительского крыла, а потому считал, что всем людям, достигшим зрелости, просто необходимо как можно скорее избавляться от надоедливых и вечно зудящих предков со своими поучениями и наставлениями о том, как следует жить.

Дождь все громче стучал по зонтам, заглушая все остальные звуки вокруг. А когда на общем фоне всего происходящего появилась Таня, все вообще забыли про вторую дочку умершего, которая тут же подбежала к ним, бесцеремонно растолкала подруг в стороны и повисла у сестры на шее, продолжая безутешно рыдать и сбивчиво говорить, захлебываясь слезами:

— Ты говорила мне, Юля… Вы… вы все мне говорили, а я не… прости, теперь он… Я не знала, что все так может обернуться. Это я виновата. Прости меня, прости за мою глупость.

Юля через плечо младшей сестры вперила холодный взгляд в Таню, показывая, насколько ей безразличны сейчас все эти причитания и мольбы.

Тане стало не по себе. Издали все это выглядело как в немом кино, но теперь ей почему-то стало искренне жаль девушку, ведь она, какой бы непутевой дочерью не являлась, все же тоже потеряла отца, а это не может не причинять боли. Кто-то любит своих родителей больше, кто-то меньше, но в любом случае это утрата, которую ничем не восполнить, пусть и понимание этого может прийти гораздо позднее, нежели должно было.