1

У него было долгое, тощее, жилистое тело, которое прикрывала только козья шкура, обмотанная вокруг чресел. Жесткая обветренная кожа не боялась ни солнца, ни зимних леденящих ветров. Выгоревшие волосы были коротко острижены: так, чтобы они не лезли в глаза и не путались в колючках и терновнике, когда приходилось пробираться сквозь заросли. Как и тело, они могли принадлежать любому возрасту — и двадцати, и пятидесяти годам. Есть такая порода людей, которая очень быстро теряет мягкость юношеского облика, зато долго не страдает от лишнего жира и немощи, оставаясь легкой и подвижной, словно богомол.

Только лицо выдавало, что Калхасу нет тридцати: лишь около глаз собрались морщинки, да и то скорее из-за обилия солнца, плескавшегося среди белых, желтых, черных скал, которые здесь были во множестве, чем из-за переживаний. Длинный сухой нос и острая бородка придавали ему сходство с росписями, на которых изображался Пан, но в отличие от веселого гуляки-бога, глаза Калхаса смотрели ясно и внимательно.

Калхас некоторое время примеривался, затем подпрыгнул и, подтянувшись на руках, оказался на ближайшем выступе скалы. Дальше пришлось ползти по узкой длинной расщелине, а на последнем участке пути — буквально прилипать к отвесной стене, цепляясь за малейшие выбоины в ней. В какое-то мгновение Калхас почувствовал, что устал, что нужно остановиться и перевести дыхание. Он выбрал положение, в котором вес падал на ноги, закрыл глаза и сосредоточенно ждал, пока удары сердца не перестали отдаваться в ушах. После этого обернулся назад — высоты Калхас не боялся с раннего детства. Отсюда была видна лощина и стадо, расположившееся у ручья. Обе его собаки дремали, но их уши стояли торчком и поворачивались на малейшее дуновение ветра. Вот одна подняла голову и посмотрела на скалу. «Наверное, я похож на гигантского паука», — подумал Калхас и улыбнулся.

Отдохнув, он добрался до гребня, а спуск оказался совсем не тяжелым. Обратная сторона скалы была покатой, почти до самого верха росли злые колючие кусты. Чтобы не быть замеченным, Калхас нырнул в них и скоро оказался у подножия. Здесь заросли превращались в сплошную стену, а за ней лежала лощина, на которой находились его овцы. Лощина огибала скалу и становилась с этой стороны более широкой, ручей же образовывал череду бирюзовых омутов.

Калхас посмотрел на солнце. Девушка уже должна была пройти мимо его укрытия. Он выглянул из зарослей: да, вот она, шагах в сорока от него, бредет вверх по течению ручья. Бредет медленно, ноги погружены в воду по икры, голова умиротворенно опущена вниз, сандалии переброшены за ремешки через плечо. Подол туники из грубой некрашеной ткани заткнут за пояс и крепкие загорелые ноги обнажены до бедер.

Она идет к омуту, скрытому от места, где Калхас останавливает стадо на полуденный отдых, лишь обманчивой завесой ветвей. Дважды она приходила сюда и умывалась, дразня Калхаса своим нагим телом; когда же он бросался к ней, хватала одежду и убегала. На третий раз он ее догнал. Они долго любились на берегу омута, и с тех пор девушка навещала его почти каждый день. Сегодня Калхасу пришло в голову разыграть ее. Прятаться заранее и сидеть в кустах ему было скучно, поэтому пастух положился на ловкость и ставшее привычкой чутье времени.

Калхас крался вслед за девушкой, стараясь не привлечь ее внимание и, в то же время, оказаться поближе к ней. Он раздумывал, позвать ли ее голосом отца, толстого ленивого пасечника, торговавшего медом и воском без особого желания и прибыли, или похотливо заблеять сатиром. Однако что-то насторожило девушку. Она резко обернулась, увидела Калхаса и, изображая испуг, бросилась бежать.

Вода опутывала ей ноги. Выпрыгнув на берег, она хотела припустить во всю прыть, но споткнулась об затаившийся в траве камень и упала. Когда Калхас подбежал к ней, девушка вначале захохотала, а потом обиженно надув губы, протянула к нему ногу.

Калхас осторожно и внимательно осмотрел ее ступню. Нет, ничего не случилось, девушка просто притворялась. Тогда его руки побежали выше, к колену и дальше, под подол хитона. Девушка опять захохотала, начала отбиваться, но Калхас легко справился с ней. Он то прижимал ее лицом к земле, то переворачивал на спину, пока не натешился и не рухнул ничком, прижавшись щекой к щеке.

Потом они полоскались в ручье, повизгивая от холодной воды. Калхас хватал ее за колени, за бока, за плечи, но она отбивалась: больше нельзя, ей пора уходить.

Солнце все еще было жарким и обволакивало тело ленью. Проводив девушку, Калхас вернулся к стаду, выбрал место, где травы было побольше, и улегся на спину, закинув руки за голову. Между ресницами мелькали огоньки, искры, разливалось красноватое сияние и покой. Медленно, ласково подступал сон. Он делал тело легким как пушинка, и спина уже не чувствовала ни травы, ни угадываемой за ней земной тяжести.

Сквозь красноватое сияние Калхас увидел Гермеса. Коричневолицый сухощавый бог в островерхой пастушьей шляпе с завязками улыбался. Над его шляпой и плечами переливались мириады радуг. Так бывает, когда закрываешь смоченные водой веки и поворачиваешься к солнцу.

— Пойдем, — сказал Гермес.

Он взял Калхаса за руку и тот без колебаний последовал за ним. Перехватило дыхание; было такое ощущение, словно Калхас выпрыгивает из своей груди. А потом сквозь него понесся воздух: они стремительно поднимались к небу. Калхас посмотрел вниз: там была зелень, испещренная прожилками скал и ручьев. Земля съеживалась, его взгляд вбирал все больше ее поверхности. Вот квадраты полей в долине, город, его игрушечные стены, вот и он стал размером с ноготь. Еще города, какие-то прерывистые линии и палочки. Впереди, слева, справа блеснуло море. Прежде чем Калхас успел вспомнить, что видит весь Пелопоннес, что-то невыразимо яркое мелькнуло перед его глазами, он на мгновение ослеп и потерял сознание. Когда зрение и разум вернулись, Калхас увидел себя стоящим посреди белой, сверкающей как лед поверхности. Она казалась недвижной и все же, пастух чувствовал это, мчалась вперед, в ту сторону, к которой он был обращен. Сухой прохладный ветер овевал его грудь и наполнял сердце сладким ощущением полета. Гермес, все так же улыбаясь, стоял рядом с ним. В одной руке он сжимал золотой кадуцей, а на раскрытой ладони другой лежал маленький стеклянный шарик.

— Где я? — спросил Калхас.

— Далеко, — засмеялся Гермес. — Даже если скажу, сейчас тебе этого все равно не понять. Ты ублажен и спокоен, тебе ничего не надо, ты спишь… Ты вполне созрел для первого своего шага. Или я не прав?