— Не знаю. Не говорят мне. Что-то секретное. Может, ты разузнаешь.

— Может быть. — Шептун опустил кота на землю. — Приглядишь, чтобы Маркус снова в лес не убежал?

Маркуса не пришлось уговаривать — он тут же нырнул в яму.

— Ага, — кивнул часовой. — Он со мной посидит. Отсалютовав, Шептун двинулся дальше, вдоль одного из каменных когтей.

— И скажи Сандоре, что он дурак, — добавил часовой вслед.

Как же. Шептун даже позволил себе коротко улыбнуться. Уж лучше с камнями во рту пытаться перекричать море, чем пробовать вывести Сандору из себя. Обиды с его стороны не будет, а вот оскорбление запомнится. Сандора умел посмотреть так, что становилось стыдно даже за грехи детства вроде списанного в школе сочинения. Бывают такие люди — вроде и не страшные и не особо харизматичные, но перечить им как-то не тянет.

В тени сидел Баунти, местный тусовщик. Шептун не мог сказать точно, чем Баунти занимался. Он и не помнил, когда тот в последний раз выходил за пределы базы. Но без дела Баунти не сидел — постоянно помогал со сбором дров, приготовлением пищи, чинил одежду, даже временами вырывал зубы. Без анестезии, конечно, зато быстро и безопасно. В данный момент Баунти латал свой сапог, у которого отвалилась подошва. Это напомнило Шептуну, что его собственный рюкзак весь в крови, и сталкер тут же понял, что не может показаться перед Грачом в таком виде. Поспешно стащив с себя рюкзак, Шептун с треском опустил его перед ошеломленным ремонтником.

— Бая, почистишь? — спросил сталкер. — С меня причитается.

— Без проблем, — тут же ответил Баунти. Неизвестно, что он подумал, но почетного благоговения перед тяжким сталкерским ремеслом у него явно прибавилось.

Шептун прошел мимо жилых нор, вырытых прямо в холме и укрепленных досками. Сейчас все они были задернуты занавесками, где капитальными, вырезанными из брезента, а где и сшитыми из разного обветшалого тряпья. Из одной норы раздавался храп. Остальные, похоже, пустовали. Жилище Шептуна находилось на противоположном конце Когтя, но сейчас ему там было нечего делать. Сталкер перешагнул через ноги Крауффа, пожал руку шедшему мимо Пассатижу, хлопнул по плечу Манго. Больше ему никто не встретился. Очевидно, караван еще не вернулся.

Грач обитал в дальней, самой большой пещере. Она казалась неглубокой, но в ее дальнем углу было тщательно замаскированное углубление, ведущее вниз метров на пять. Этого хватало, чтобы весь клан мог переждать выброс. Набивались как селедки в бочке. Было даже немного весело. Кому не хватало места, тот спускался под землю через разлом, ведущий за пределы базы. Всего один раз случалось, что кто-то не успел спрятаться. Сталкеры приложили все усилия, чтобы это впредь не повторилось. Память о внешнем виде опоздавшего, вернее, о его шевелящихся останках, все еще была свежа в народе.

Пещера служила одновременно залом совета «Набата» и личным убежищем Грача. Здесь руководитель обосновался по-королевски: два широких матраса на голых камнях, ящик для личных вещей, даже кое-какая мебель. Никакой олигархщины, все строго по воле народа. Сталкеры пару месяцев назад решили сделать старику сюрприз, залезли в развалины пустующего НИИ, разобрали тамошний стол с парой шкафов да стульев, перетащили все это в Коготь и собрали заново. Грач на радостях даже слезу пустил, после чего вытащил бутылку виски и выставился. Затем, с ближайшим же караваном, от военных приволокли старый аккумулятор для «уазика», с которого запитали потрепанный ноутбук. Смотрели по вечерам фильмы, слушали блатняк, который неожиданно бодро пошел в этих краях. Сюда же Опер скидывал записи, сделанные своей камерой. Грач сообразил, что ими можно и торговать. Сам старик в технологиях не разбирался, а вот жизнь аккумулятору продлевал периодически, заказывая с Барьера разную химию. Обслуживать ноут вызвался Сандора — наверное, именно благодаря этому он и переехал к Грачу в номер, где заодно служил кем-то вроде персонального телохрана. Умел себе место под солнцем выгрызать, пройдоха.

«Набатовцы» скинули к Грачу все ненужное им барахло, которому так и так не смогли найти применения за пределами базы, — инструменты, тару, излишек лекарств. Так пещера превратилась и в склад, который регулярно пополнялся с Барьера. Себе обустроили ниши, гамаки, а Дудук даже слепил хижину из веток и листьев, да еще такую чудесную, что тут же получил кучу аналогичных заказов.

В общем, дело пошло, быт завязался, и в жизни наступила хоть какая-то предсказуемость. Сталкеры даром времени не теряли — исследовали Зону в пределах доступности вдоль и поперек, составляли карты, фарватеры, делили аномалии на временные и постоянные, вычисляли периоды их активности. Артефакты собирали, конечно. Но если бы «Набат» занимался только артефактами, то клан бы долго не продержался. В поисках оплачиваемого дела сталкеры выдумывали любые занятия — водили ученых по Зоне до самого Заслона, собирали образцы флоры и фауны. Словом, выживали как могли. Сохранить собственную жизнь в Зоне было еще не так трудно, а вот сохранить общество — тут уже пришлось попотеть. Факт: еще никто не ушел из «Набата» — ни по своей воле, ни по чужой. В «Набате» жили и умирали.

Шептун всякий раз думал об этом, когда видел вход в зал совета. В этот раз он некстати вспомнил еще одну вещь. Никто из «Набата» не вернулся домой, не вышел из Зоны. По крайней мере ни разу не было разговоров о том, чтобы попытаться.

Сам зал совета, несмотря на название, никогда не предназначался для открытых совещаний клана, а был нужен только лишь для внутренних, тайных дел. Для совещаний собирались перед входом в пещеру, где разводили костер и садились кругом. Было в этом ритуале что-то чарующее: окружающий мир словно исчезал с концами, когда неказистая куча хвороста загоралась от спички, лениво потрескивая, затем полностью охватывалась пламенем, и столб дыма простирался ввысь метров на пять, чтобы раствориться в ночном небе. Кто в тот вечер оставался на базе, те заблаговременно занимали лучшие места, но лишь для того, чтоб позже отдать их возвращавшимся с ходки товарищам — как-никак ветеранам уступать надо. Грач начинал говорить, никого не дожидаясь, чтобы у собравшихся не было чувства неполноценности; говорил он эмоционально, но вместе с тем успокаивающе, о самых разных вещах, включая случившееся за день, успехи, поражения, планы на будущее и дом. Никто, кроме Грача, не мог так свободно говорить о доме, сохраняя нужное расположение духа — ностальгическое, немного щемящее, но без малейшего налета хандры. Затем раздавался крик часового, из темноты появлялись уставшие бородатые лица, обладатели которых подсаживались к остальным, опорожняли мешки, показывая найденное за день добро. Временами кто-то поднимался, нырял в свое жилище за заранее приготовленным снаряжением и, получив благословение друзей, отправлялся на ночной промысел. Возвращались не все. Когда такое случалось, никто не поднимал тревогу раньше времени. Даже когда становилось ясно, что кого-то ждать уже не стоит, то обсуждения проблемы не было — все ждали вечернего костра, чтобы разделить горечь утраты с теми, кому сегодня повезло. Доставали бутылку, индивидуальные фляги или стаканы, плескали по чуть-чуть и молча пили, вспоминая ушедших. В Зоне каждый день приносил новые известия, и если путь сталкера заканчивался в аномалии, схватке с врагом или в неизвестности, то его опыт словно переходил к выжившим, поровну разделяясь между всеми. «Набатовцы» учились на чужих ошибках, старались изо всех сил. Тяжело было сдавать зачет в месте, где каждый день контрольная вместо теоретического курса.

Огонь не тушили, позволяя ему догореть полностью. В «Набате» не было никакой культурной жизни, кроме таких вечерних сборов, поэтому их старались не пропускать. Если пропуски все же случались, то по таким редким вечерам, подобный которым был в ноябре, когда ранеными вернулись сразу восемь человек. Все угодили в новорожденную «жарку» и имели ожоги разной степени тяжести. Попасть в одну и ту же аномалию всей толпой можно было лишь одним способом — внезапно. Такое случалось, если новая аномалия рождалась буквально из ничего, словно гной, прорвавший кожу планеты из плохо скрытой раны. Опознавать новорожденные аномалии перед из появлением было невозможно ни детекторами, ни болтами, ни внутренним голосом. Только один Маркус, случалось, чувствовал неладное и наотрез отказывался идти через не понравившийся ему участок. Шептун в таких случаях его не понукал. В конце концов стало ясно, что шанс увидеть новую аномалию в процессе рождения был слишком мал, вероятность попасть в нее — тоже, так что думать об этом не было смысла. От Зоны было лишь одно верное средство предохранения — исход за ее пределы.

Сталкеры не всегда показывали артефакты остальным «набатовцам». Кто хотел, тот мог оставить найденные вещи себе, чтобы затем распорядиться ими по собственному усмотрению. Был в этом не только демократичный, но и практический смысл. Случалось, что найденные артефакты выгодно увеличивали физические и все остальные возможности человека, хотя почти всегда требовали свою плату взамен — например, организм изнашивался быстрее. Никто этому не удивлялся, куда удивительнее были артефакты, не имеющие побочных эффектов. Было в них что-то демоническое, и сталкеры быстро от таких вещей избавлялись, тем более что «позитивные» природные гаджеты и стоили дороже. Их было выгоднее обменивать на еду.

А те артефакты, которые сталкеры все же решали отдать клану, Грач собирал воедино, сортировал и хранил в собственном ящике. И удачными случались недели, в которые было что сортировать.

Дойдя до пещеры, Шептун отвернул прибитый за верхний край полог и вошел внутрь.