— Слишком много женщин со мной случились за последние месяцы, чтобы продолжать играть в любящего мужа.

— Для меня это не имеет значения. Пожалуйста, только возвращайся.

— В этом-то и дело, Ксюш. Тебе плевать, с кем сплю я, меня давно не заботит, кто развлекает тебя. Это не брак. Разве только от слова «бракованный» по всем параметрам.

— Идеалист ты, Егор. Откуда только в тебе взялось это дерьмо. Мы подходим друг другу. Столько лет маялись и все равно поженились. Первая любовь — самая сильная.

— То, что тысячу лет назад ты мне сделала минет из жалости, не значит, что я был твоей первой любовью, — смеюсь, допивая вторую чашку кофе.

— Первый минет в моей жизни. И в твоей, кстати, — поднимает вверх палец.

— Нет, Ксюш, — качаю головой. — Этого маловато будет. Мы ведь обсуждали ситуацию тысячу раз, сразу после рождения мой адвокат начинает заниматься разводом, для тебя это не должно стать сюрпризом.

— Даже если он твой?

— Тогда мы сделаем усилие и договоримся, как будем воспитывать его, живя раздельно.

— Ясно. Все понятно, — она дергается. — Больше можешь ничего не говорить. Дело в женщине. Расскажешь, кто она?

— Ты же только что сказала, что я могу больше ничего не говорить, — развожу руками.

— Егор!

— Тебя это не должно сейчас беспокоить.

— Но ведь беспокоит! — она поднимается насколько только может расторопно. Вилка звякает о тарелку и падает на пол, на нас оборачиваются. Смотрят на меня укоризненно. Окей, как обычно.

— Тихо, Маленькая Санни. Поехали, я отвезу тебя домой, — приобнимаю ее за плечи и, расплатившись, вывожу на улицу. Свежий ветерок остужает Ксюшин порыв, она шмыгает носом, пока идем на парковку. Хорошо, что становится прохладнее. Духота плохо влияет на людей, от нее плавится мозг, поступки, о которых потом жалеешь, совершаются сами собой. Зиму я люблю намного больше: в тепле батарей пишется лучше. Чем морознее за окном, тем уютнее дома. И когда я думаю о доме, то имею в виду свою квартирку «для траха», это ли не показатель?

— Я всегда знала, что бы ни случилось — у меня есть ты, который бросит всех и вся ради меня. А теперь ты говоришь, что с кем-то тебе лучше, чем со мной.

— Возможно, пришло время нам обоим начать жить без запасного аэродрома, коим мы являлись друг для друга. Я понимаю, это страшно, но другого выхода нет.

— Господи, ненавижу, когда ты такой: пришибленный своей моралью. Ты ведь гребаный наркоман, который столько баб переимел, что страшно представить! Че вы только не творили с Санни у Тренера, мне за вас страшно было! А теперь ты говоришь мне о том, что слишком хорош для меня?

— Я тебя больше не люблю, — говорю ей уже в машине. От этих слов она вздрагивает. Ведет себя, ей-богу, будто не трахалась с другими за моей спиной. Мой голос звучит натянутей, чем я рассчитывал. — Я не знаю, что еще добавить. Извини меня, — развожу руками. Не получается сказать ей в лицо, что теперь она у меня ассоциируется с самым гнусным периодом в моей жизни. Возможно, какая-то любовь способна такое выдержать, моя — определенно точно — нет. Ее попытки вернуть отношения вызывают даже не злость, а раздражение. Плохая эмоция. Рядом с ней любовь умирает быстрой легкой смертью.

— Что прикажешь делать мне с моей любовью к тебе?