— Все лучше, чем в Сибири, — произнес Миша, вздохнув. — Все лучше...
Он очень прозорливо представил свою сестру Марину в камере предварительного заключения и — содрогнулся.
Встал, побрел в сторону набережной, к отелю.
Он думал. Думал, приходя к выводу, что тут, конечно же, не останется. Тут он чужой. И все чужое. Жестокая Германия. Непонятная. Хотя и красивая, и благоденствующая.
Миша хотел в Америку. Он немедленно уедет туда, как только проверит дееспособность присланного Борисом паспорта. В ушах у Миши звучали эмигрантские мелодии и напевы, и мнился ему Волшебный Брайтон Бич, где всем, как он, наверное, и место, и все там счастливы, дружны, пьют в блеске витрин и бриллиантов шампанское с русской водкой, и уж всегда готовы протянуть руку помощи, не говоря об элементарной моральной поддержке...
Миша и не представлял себе маленькую полутрущобную улочку с мостом подземки, тесные ресторанчики, поток прохожих, где не мелькнет ни единого русского лица, — очерченный океанским прибоем краешек задворок Америки.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры, благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большего изобилия. Но Миша того не ведал. Мишу влекла американская сказка. И надежда. И ужас перед оставленной им, проклятой Богом Страной Советов, куда собирался сейчас некто Алик Бернацкий, чудак.
Чем же притягиваешь ты, Америка? Своей счастливой и загадочной символичностью для несчастных, мятущихся и убогих? Или полем боя для истомившихся нерастраченной силой? Или насыщением для ненасытных? Или манящей к себе сутью Большого Дьявола?
В вопросах и есть ответ.
БОРИС ГОРАЙ
ЛИБЕРЕЯ РАРИТЕТОВ
Повесть
I
Дождь моросил не переставая. Еще вчера белый и пушистый, сегодня снег потемнел. Могильные холмики обретали свои обычные формы.
Когда небольшая похоронная процессия вступила на территорию кладбища, Светлана еще теснее прижалась к мужу. Глаза ее, воспаленные от слез, выражали несвойственную покорность.
Катюшка то и дело порывалась выдернуть свою крохотную ладошку в варежке из большой руки отца и порезвиться. Девочка беспрестанно вертела головой и про себя, чуть шевеля губами, читала фамилии на мраморных досках и табличках. Смерть бабушки ее не испугала, тяжесть и боль утраты не сдавливали сердечка.
Киму казалось, что потеря, к которой он был готов, зная о безнадежном состоянии давно болевшей тещи, вызовет в нем тяжелые переживания. Но все оказалось проще, как-то будничней и спокойней. Теща умерла ночью, во сне. А утром он уже обзванивал родственников и близких знакомых.
Гроб опустили в могилу тихо и быстро. Застучали по его крышке комья глины и смолкли. Вырос холмик. Его подровняли. Грубо, лопатой обрубили стебли цветов и воткнули их в мокро-мерзлую землю. Ким обнял одной рукой жену, другой — дочку и повел их к выходу. Они проходили мимо старых могил. Вокруг одних высились подобия склепов, сваренные из полос или прутьев металла и старательно выкрашенные, другие стояли даже без оград, всеми забытые, едва угадываемые под осевшим снегом.