Нью-Йорк. Февраль 1934 г

Центральный парк, излюбленное место прогулок миссис Рассел, начинался буквально в сотне ярдов от дома на Пятой авеню, где обитало семейство миллионера – в огромной, в трёх уровнях, двенадцатикомнатной квартире. Несмотря на погоду, миссис Рассел с чисто английской педантичностью совершала там вместе с мальчиками ежедневный моцион. Гурьев многое уже знал о ней – двадцать семь лет, блестящее домашнее воспитание, «Мэйфлауэр»[68] и всё такое. Друг Советов отхватил себе настоящее сокровище, усмехнулся он про себя.

В этот день солнце светило совершенно по-весеннему, и в парке было немало народу. Гурьев держался на приличном отдалении и ждал какого-нибудь интересного повода.

Таковой довольно скоро представился. Огромный мраморный дог, судя по неуклюжим движениям, совсем ещё щенок, невзирая на внушительные габариты, изъявил горячее желание поиграть с младшим Расселом. Малыш, не разделяющий благодушного настроения громадного пса, испугался и расплакался. Миссис Рассел застыла в растерянности – буквально на какую-то секунду. Гурьеву этого хватило, чтобы воспользоваться ситуацией.

Отброшенный от мальчугана оплеухой, пёс, взвыв от обиды, пролетел по воздуху несколько футов и громко шлёпнулся наземь. Разумеется, подобного обращения он не заслужил, и Гурьев мог решить проблему и вовсе без рукоприкладства, однако по сценарию псу отводилась роль не игривого домашнего любимца, а ужасной собаки Баскервилей, – и потому, как любят здесь говаривать в подобных случаях, ничего личного, вздохнул Гурьев. Разделавшись с собакой, он подхватил ребёнка на руки и вручил довольно чувствительно напуганной миссис Рассел:

– Он в полном порядке, мэм.

– А вы?!

– Ох, пустое, – махнул рукой Гурьев, изобразил беспечную улыбочку и сделал вид, что собирается испариться.

В это время на сцене объявился хозяин пса:

– Бандит! Подонок! Покалечил животное! Полиция! – завопил толстяк, трясущимися руками надевая жалобно поскуливающей собаке ошейник и торопливо пристёгивая поводок.

– Полегче, приятель, – примирительно разводя руками, улыбнулся Гурьев.

– Ваш пёс чуть не сожрал моего малыша! – возмутилась миссис Рассел. – Как вам не стыдно!

– Нечего зевать по сторонам, здесь не песочница! – заорал собаковод.

На шум стали оборачиваться посетители парка. На аллее появился и полицейский. Разумеется, коп немедленно принял сторону миссис Рассел, что могло означать для толстяка исключительно неприятности. Тот сдулся и счёл за благо ретироваться подальше, а полицейский, вознаграждённый за усердие и беспристрастность горячими словами искренней благодарности за поддержку, вернулся к месту несения службы. Гурьев не сомневался, что материальное поощрение тоже не замедлит воспоследовать.

Гурьев с удовольствием рассматривал молодую женщину, стоявшую перед ним, всё ещё разгорячённую неожиданным приключением. Миссис Рассел была просто диво как хороша: сияющие оливково-зелёные глаза, густые и длинные волосы цвета старой меди, вознесённые и уложенные в замысловатую причёску, увенчанную наверняка модной шляпкой, высокая, в пальто из плотного твида, подчёркивающее несомненные достоинства стройной фигуры. Если бы не здесь и не сейчас, подумал Гурьев, да ещё и не будь она замужем… Интересно, знает она что-нибудь? Он галантно приподнял шляпу и кивнул:

– Всё хорошо, Эйприл.

– Мы знакомы?!

– Теперь – знакомы. Я Джейк.

– У вас странные представления об этикете.

– Ах, оставьте, – улыбнулся Гурьев. – Вы пытаетесь возвести стену без кирпича и цемента. Ничего не выйдет. И потом, мне жутко нравится ваше имя. Есть в нём что-то непередаваемо светлое. А странные, на взгляд обывателей, представления у меня имеются отнюдь не только об этикете.