– Ну что же, вы ведь ранены, вот и говорю с вами, как это принято.

– А вы знаете, – продолжала она, – я только что подумала, как, наверное, раненым страшно переплывать через Волгу, когда стреляют. Мы, здоровые, можем двигаться, все делать, а они лежат и просто ждут. Вот сейчас со мной тоже так, и я подумала, как им, наверное, страшно…

– А вам тоже страшно?

– Нет, мне сейчас почему-то совсем не страшно… Дайте закурить.

– Вы курите?

– Нет, не курю, но мне сейчас вдруг захотелось…

– Только у меня папирос нет, вертеть придется.

– Ну что ж.

Он свернул самокрутку и, прежде чем заклеить, на секунду остановился.

– Сами… – сказала она.

Он лизнул бумагу и заклеил самокрутку. Аня неумело стиснула ее зубами. Когда он чиркнул спичку, лицо девушки впервые показалось ему красивым.

– Что вы смотрите? – спросила она. – Я не плачу… Мы через лужи переползали, и от этого лицо мокрое. Дайте платок, я вытру.

Сабуров достал из кармана платок и смущенно заметил, что он грязный и скомканный. Она вытерла лицо и вернула ему платок.

– Что, меня сейчас заберут? – спросила она.

– Да, – он постарался сказать это «да» тем же сухим, начальническим тоном, которым говорил вначале, но сейчас это у него не вышло.

– Вы меня будете вспоминать? – вдруг спросила она.

– Буду.

– Вспоминайте. Я не потому, что так все раненые говорят, а правда, скоро вылечусь, я чувствую… Вы вспоминайте.

– Как же вас не вспоминать… – серьезно сказал Сабуров. – Непременно буду вспоминать…

Когда через несколько минут санитары подошли, чтобы положить ее на носилки, она поднялась и села сама, но было видно, что ей это трудно.