— Жрец Силы Корня, — пробормотала она, оцепенев.
— Точно, Керен, прелесть моя! Последний из их породы, и у него нет шансов размножиться! — Бернак грубо захохотал, его смех был поддержан остальными. — Они собирались пытать его, но я решил оставить это удовольствие для себя.
Керен отвернулась. Отовсюду доносились крики и стоны раненых, в воздухе стоял запах крови и дыма. Посреди городской площади умирал человек, пронзенный копьями. Оставшиеся в живых захватчики спешили проверить, какое зерно и корнеплоды приготовили горожане себе на зиму. За ее спиной снова захохотали, она услышала присоединившийся к этому хору голос Фолина.
Из кармана безрукавки Керен извлекла кусок ткани и попыталась протереть им клинок. Но лезвие оказалось в царапинах и выбоинах, оно разрывало ткань в клочья.
«Это королевство смерти, — подумала Керен. — А мы — его ничтожные обитатели».
ГЛАВА 2
Молитвы подобны дыму или воде. Они либо исчезают без следа, либо служат пищей невидимому.
Роды шли тяжело.
Раз десять за эту ночь Сувьель Хантика мечтала найти в себе хоть каплю, хоть малейший проблеск Силы Корня, чтобы облегчить страдания роженицы. Она создала простейшее заклинание, требующее только работы головы, и теперь ощущала, какую невыносимую боль испытывают рвущиеся ткани и обессиленные мышцы. Все, что у нее было, — Низшая Сила, позволяющая только затуманить мозг женщины, чтобы она не страдала сверх всякой меры. Еще можно было молиться за ее жизнь.
«Молиться? — горько откликнулась какая-то часть ее сознания. — Молиться кому, чему?»
С улицы, через закрытое ставнями окно, в комнатку проникали пугающие крики, но Сувьель сохраняла созданный ею магический круг чистым и цельным. Эти дикие вопли означали избиение, грабеж, убийство — привычные напасти для города, который захватывали дважды в месяц.
Вот новая схватка. Женщина застонала, и Сувьель пришлось постараться, чтобы перестать самой ощущать ее мучения. Повитуха и какие-то старухи, сновавшие в комнате, с мольбой поглядели на нее. Сувьель отбросила все колебания и нагнулась к уху роженицы. Поглаживая залитый потом лоб женщины, Сувьель начала мысленно произносить слова Песни Подчинения. Обрывки слов кружились в голове, вызывая к жизни запахи, звуки, ощущения, они таинственным образом вплетались друг в друга и в ее сущность. Чтобы передать все это пациентке, она должна была заставить работать скрытые силы собственного организма.
Низшая Сила начала медленно просачиваться сквозь ее мозг, она ощутила, как успокаиваются истерзанные внутренности роженицы, медленно, подобно разливающемуся по небу свету зари. Но волны боли были слишком сильны, организм слишком измучен. Сувьель сама начала ощущать боль внизу живота. Она не стала обращать внимания на это неизбежное при таком тесном контакте явление, вместо этого еще глубже погрузилась в недра своего сознания и телесной оболочки, наполняя слова Песни Подчинения собственными жизненными соками.
Но силы медленно угасали. Руки налились тяжестью, она судорожно хватала ртом воздух, горло пересохло и саднило. Пока какая-то часть ее существа полностью отдавалась ритуалу, другая замечала все происходящее вокруг: желтый свет ламп, старух, маленькие фигурки в плащах с капюшонами, сжимающие амулеты Матери-Земли, повитуху, высокую мрачную женщину, бывшую когда-то катризианской аристократкой, роженицу и маленький живой комочек, мальчика, сражающегося за право жить на земле. У противоположной стены замер в тени отчаявшийся муж, знаменосец невезучей освободительной армии Гандерлека. Друг семьи тайно провел его в город мимо часовых армии Лазуреха.
Потом ее мысленный взор пробился через туман и ушел куда-то совсем далеко. Она смутно различила двухэтажный дом с плоской крышей и два прилегающих к нему крошечных дворика. В одном из них тощий пес грыз кость. Темная замусоренная улица, неподвижное тело мужчины рядом с примыкающим к улице переулком. На лице застыла болезненная гримаса, с уха стекает капля крови в том месте, где разбойничья рука сорвала серьгу…
Какой-то частью себя она осознала, что ей помогают выйти из комнаты. Одна из старух. Она поддерживает, шепча на ухо слова благодарности. Ребенок родился, с ним все в порядке, мать жива. Когда Сувьель присела у очага, к ней подошел муж роженицы, чтобы высказать свою безграничную признательность. Она лишь кивнула в ответ. Жар огня обволакивал ее, окутывал собой и каким-то образом превратился вдруг в толстое тяжелое одеяло, лоскутное покрывало и накрытую холстиной подушку, пахнущую травами. Медленно-медленно сознание уловило сладкий аромат листвы поющего дерева и терпкий запах мокрой от дождя коры, потом ее унесло прочь волнами дремоты.
Призрачный утренний свет проник в комнату, наполнив ее серостью. Остатки сна улетучились. Надев простое зеленое платье и накинув поверх него залатанный коричневый плащ, чтобы скрыть свою принадлежность к травницам, Сувьель вышла из комнаты и нашла лестницу, ведущую на крышу. Дождь шел всю ночь. Воздух был холоден и прозрачен, крыша потемнела от воды. Она заметила какой-то ящик и присела на него, чтобы оглядеть город. Ее мысли текли, как им было угодно, пока их хозяйка наблюдала, как занимается заря.
До падения Империи Хоройя была зажиточным шумным городом-портом, известным своими богатыми купцами и театральными труппами. Сейчас все театры превратились в пепелища, а оживленные некогда торговые ряды стали грязным, пустым, заброшенным местом, где лишь изредка выставлялись на продажу тощие корнеплоды северных земель.
Сувьель смотрела на север, на расстилающееся лоскутное одеяло полей и ферм, тянущееся до подножия закрывающих горизонт холмов. Она различала темные полосы вспаханной земли и серые размытые участки, отравленные могонскими шаманами во время вторжения, на которых больше ничего не росло. Когда-то эта земля могла прокормить половину Хоньира, но последнего жалкого урожая зерна и скудного запаса корнеплодов едва ли хватит горожанам, чтобы продержаться эту зиму.
«Проклятие повисло над этой землей, — с тоской подумала она. — Военачальники и предводители разбойников заботятся о своей выгоде и ведут гнусные войны посреди руин нашего прежнего величия, пока народ страдает и истекает кровью».