– Ты сказала – пара дней. Сказала: «Я все разведаю и через пару дней вернусь».

– Не я устанавливаю правила, Зомби. Обстоятельства…

– О, засунь эти обстоятельства себе в задницу. Ты должна была вернуться. Твое место с нами, Рингер. Мы все, что у тебя есть, а ты от нас ушла.

– Все было не так, и ты это знаешь.

Зомби вдруг останавливается. Его лицо под маской запекшейся крови становится еще краснее.

– От тех, кому нужен, не убегают. За них сражаются. Воюют бок о бок с ними. Не важно, какой ценой. И начхать на риск. – Он произносит это слово, как сплевывает. – Я думал, ты это понимаешь. В Дейтоне ты говорила, что так и есть. Ты называла себя экспертом по важным вещам, и я думаю, так и есть, если важное – это спасать свою шкуру, пока весь мир горит адским пламенем.

Я не отвечаю, потому что он не разговаривает со мной. Я зеркало.

– Ты не должна была уходить, – продолжает Зомби. – Ты была нужна нам. Если бы ты не ушла, Чашка не умерла бы. Если бы ты вернулась, то, может, и Кекс был бы жив. Но ты решила болтаться тут непонятно с кем, и хрен-то с нами. А теперь и кровь Дамбо тоже на тебе. – Зомби тычет пальцем мне в лицо. – Если он умрет, это ты виновата. Дамбо отправился искать тебя.

– Эй, ребята, у вас все нормально? – осведомляется Констанс, а ее жизнерадостная улыбка превращается в озабоченную.

– О да, конечно, – отвечает Зомби. – Мы просто поспорили, куда пойти поужинать. Как ты относишься к китайской кухне?

– Вообще-то, уместнее завтракать, – ляпает Констанс. – Я не против блинчиков.

Зомби смотрит на меня:

– Она приколистка. У вас тут зимой, наверное, было то еще веселье.

Озабоченная улыбка Констанс увядает. У нее дрожит нижняя губа, она опускается на асфальт, упирается локтями в колени и прячет в ладони расстроенное лицо. Зомби попадает в чрезвычайно неловкое положение.

Я понимаю, что она делает. Чем разбить оковы недоверия? Молот естественного человеческого сочувствия – вот самое подходящее орудие. Жалость убила больше людей, чем ненависть.

Когда для Зомби наступит последний день, его подведет не кто-нибудь, а собственное сердце.

Он косится на меня: «Что с этой женщиной?»

Пожимаю плечами: «Я-то откуда знаю?»

Моя апатия подстегивает его жалость, он садится на корточки рядом с ней и говорит:

– Эй, извини. Я дурак. Прости, пожалуйста.