Эта шустрая красотка, стреляя глазками, валит поклонников наповал вернее, чем Кос Ван Зеланд англичан из своего пулемета. А я-то считал, что местные женщины — существа дикие и неразговорчивые. Дезинформация, однако. Хотя, если сравнить их с гламурными дивами двадцать первого — так оно и есть. Так что дело не в боязни отказа, вовсе нет. Просто наша Максимина помимо выгодно подчеркнутых простеньким платьем достоинств имеет еще папашу и шестерых братьев. И вся эта ватага где-то с недельку назад нагрянула проведать родственницу. Гремя ружьями и подозрительно поводя бородищами по сторонам по каждому поводу и без оного.

Не знаю, кто и чего им наговорил, но эта тяжеловооруженная толпа и меня навестила. Чем бы все кончилось — не известно. Слава богу, что вслед за этой бандой, звонко стуча костылями по утоптанному вельду (тоже мне — Серебряное Копытце!), припрыгал Барт, он в соседней палатке дырки в шкуре залечивает. Наш бравый бур, наплевав на капральские нашивки на рукаве у старика, жестко и очень внушительно разъяснил всем и каждому, кто я такой и почему ко мне такое повышенное внимание.

Надо сказать, политинформацию он очень вовремя провел: едва ввалившись в мою палатку, Максиминина семейка начала крайне недружелюбно на меня коситься, а самый младший (весьма, кстати, на сестренку похож) даже затвором щелкнул. После трогательного ван бателаановского спича их поведение разительно изменилось: папаша долго тряс мне руку, братья, выказывая восхищение, по очереди восторженно лупили меня своими лапищами по плечам, а после, шушукаясь в углу палатки, строили какие-то явно далеко идущие и как бы не матримониальные планы. Теперь госпиталь обеспечен ежедневными поставками свежей дичи, а я — столь же регулярным закидыванием удочек про пирок и свадебку… Пока — намеками, но это ж только пока…

Устав ломать голову в одиночестве, я свои сомнения и страхи Барту вывалил. Мол, на кой черт такому представительному семейству (а Максиминин папаша куда как не бедный дядька!) такой замухрышистый родственник? Тот глянул на меня удивленно, раскурил свою коптильню (блин! Всю палатку табачищем провонял!) и пальцем своим корявым в грудь мне ка-а-к ткнет! Прям в тот орден, коим меня днем раньше наградили. Подождал, пока я от боли охать перестану, и пояснил: мол, я теперь на обе республики певец наипервейший, ни много ни мало, а Золотой Голос Трансвааля (тоже, блин, сделали из меня Баскова местного разлива), и такой награды, как у меня, больше ни у кого и нету…

Орден и вправду хорош: поверх красного эмалевого крестика — золотой, замкнутый в кольцо венок с восемью пирамидками, а внутри венка — кораблик. Красиво! А награду мне Де Ветт лично на грудь вешал! Я этим орденом долго гордился… дня так три или четыре. Потом увидел Максимину. Тоже с наградой, но с другой. Простенькая с виду медаль, на аверсе какой-то ангел какой-то режик держит, но! носится эта медалька на георгиевской ленте, называется медаль Архистратига Михаила и статус у нее один в один как в царской (тьфу ты, черт, а сейчас-то какая же?) России у Георгиевского креста. Де Ветт, оказывается, нас в один день награждал. Только Максимину — за то, что она под пулеметами встать не побоялась и людей в атаку поднимала — перед всем госпиталем, а меня — персонально, в палатке. Как мне тогда казалось — от излишнего почета, теперь кажется — из уважения. Чтоб лишний раз не позорить. Правильно, тут от стыда сгореть можно: девчонке — боевую медаль за подвиги, а мужику — гражданский орден за песенки…

Орден мой — сугубо гражданский и называется простенько: «За заслуги». Ну, как у нас, в двадцать первом, за вклад чего-то в куда-то. Не успел я своей барабанщице вдоволь назавидоваться, как узнал, что Дато, Коля и Всеслав Романович такие же, как и Максимина, медали получили. Арсенин — за то, что захлебнувшуюся атаку возглавил, и наши смогли первую линии обороны занять. А Дато и Колю наградили за то, что они на пару какой-то артрасчет ухайдакали и раненых спасли.

Я после таких новостей вообще хотел свой орден выбросить, но Датико не дал. Взглянул на меня, как на ребенка, и на полном серьезе сказал, что если бы не мой гимн, буры и дальше бы топтались под Мафекингом. И хоть весь штурм я без сознания провалялся, все равно был рядом с ними. Пусть и незримо. Только наград за воодушевление еще не придумали, вот мне этот орден и вручили. Ладно, буду гордиться тем, что имею, и переживать, что лично в эпохальной драке не участвовал. Вслух. Только себя не обманешь, а потому мысленно (только мысленно!) я признаюсь: слава богу, что меня там не было. После рассказов Коли и Дато о штурме представил я себе тот ад — страшно. И хочется верить, что и в будущем о таких кошмарах я буду знать только по рассказам. Если получится. Боевые ордена пусть носят те, кто заслужил: Дато, Коля, Максимина, Всеслав Романович да тот же Барт, наконец! Лишь бы награждали ими не посмертно. А моя лестница в небо пусть будет покороче.

Да и с лестницами надо поосторожней. Вот вчера, к примеру, валяюсь на койке, «Ты выбираешь сам» напеваю и по привычке танцевать сидя-лежа руками коленца выделываю. Тут, как на грех, Филипп Филиппович Преображенский, светило наше, заходит. Глянул на мои пассы, удивленно очочками блеснул и, бородку свою козлиную теребя, вопрошает: а что это вы, батенька, делаете? А я ему: ритм отбиваю! Думал — отстанет. Ни фига. Часа два я с ним про причудливые метания стихосложения дискутировал: и Есенина декламировал, и Бродского с Вознесенским, кажется, даже Маяковского (правда, недобрым словом) помянул. А господин профессор мне — Тютчева, Пушкина, Тредиаковского… Кто кого и в чем убеждал, я так и не понял. А вроде трезвые были. Правда, сегодня наш главный лекарь, если никаких форс-мажоров не случится, собирается вечерком в гости нагрянуть. Со спиртом. Вот не хочется мне ни для кого бед, но в предчувствии творческого диспута нет-нет, а о какой-нибудь перестрелке и возмечтаю…

Кстати о перестрелках. Не далее как три дня тому назад наш скромный госпиталь осчастливили своим визитом их высокопревосходительство господин Кочетков. Век бы такого счастья не видать… И вроде бы наш старый Акела вполне себе приличный дядька: умный, внимательный, внешне добрый. Начитанный, аж просто жуть, — любой энциклопедист обзавидуется. Знает все, обо всем и обо всех. Вот только прозвище свое получил не зря: временами из-под личины скромного картографа нет-нет да вздыбится серая шерсть и блеснут клыки готового к броску волка. И пусть это бывает редко и очень ненадолго, а я вроде бы надежно защищен от его клыков статусом личного друга и помощника, все равно — страшно. Иной раз кажется, что он уже давным-давно знает, кто я такой, как бы не лучше меня знает, только молчит до времени. Строит свои одному ему понятные комбинации… Вот и в этот раз его визит по странному стечению обстоятельств совпал по времени с посещением госпиталя Арсениным. Только из всех раненых он почему-то больше всего внимания мне уделил. Как бы не с полчаса в моей палатке торчал — Всеслава Романовича поджидал. А потом, в дружеской беседе, легко и весело господин генштабист поведал нашему капитану развеселую историю о том, как некий английский капитан Бёрнхем разнес в щепки шахту Кэмпбелл и увел у буров из-под носа шесть пудов готового к отправке золота. А потом так же непринужденно, как бы вскользь, бросил, что, мол, этот Бёрнхем — тот самый ушлый малый, что вернул британцам угнанный нами бронепоезд. А плату за аренду взял кровью и с лихвой. И вроде бы просто так Владимир Станиславович эти байки травил, мало ли на войне удачных диверсий? Вон Де Ла Рей англичанам каждый день сюрпризы один хлеще другого устраивает, но мне показалось, нет — я уверен, что это ж-ж-ж неспроста, и Кочетков нас с капитаном не рассказцем потешал, а задачу ставил. Тем более что уже перед уходом он так цепко глянул на капитана и говорит, мол, интересный господин этот Бёрнхем, надо бы с ним знакомство накоротке свести. А вы, Всеслав Романович, как с поездкой на воды закончите (это он на готовящуюся операцию по захвату Уолфиш-Бей в стиле «Трех мушкетеров» намекал), порадуйте старика новой птичкой. Я, мол, страсть как люблю местных птиц слушать… Тут Арсенин и призадумался: господин Кочетков — орнитолог знатный, как ему в мелкой просьбе не потрафить… А Акела, словно вспомнив завет дедушки Мюллера о запоминающихся последних словах (хотя какое вспомнить? Сколько сейчас лет тому Мюллеру? Дай бог, чтоб родился уже) резко сменил тему и рассказал очередную байку. Но уже не о делах военных, а о странной компании, которая наперекор всему упорно рвется в охваченный войной Трансвааль. А компания и в самом деле странная: мужчина, девушка, пес и кот. И кажется, все они — русские. А с мужчиной он вроде даже знаком. Странное дело, но при упоминании этого Леши Пелевина голос Акелы вроде как подобрел, и сам он, полковник то бишь, улыбнулся. Да мягко так, с гордостью, так учитель своим учеником гордится. И на меня посмотрел: пристально, вдумчиво. Я тогда не придал этому взгляду никакого значения, а потом мелькнула шальная мысль, а ну как Акела знает о моем прошлом-будущем, и тот Пелевин такой же попаданец, как и я? Вот бы встретиться да поговорить с ним по душам. Вдруг я прав, и тот Алеша уже выбрал свою лестницу в небо? Может, и мне подскажет, какую выбрать. Когда-то, уже не помню, где и от кого, я услышал такое вот занятное высказывание: Господь и Дьявол сыграли над человеком зловещую шутку, подарив ему право на выбор. Тогда я только недоуменно пожал плечами и благополучно эти слова позабыл. А теперь вспомнил и задумался, насколько же верны те слова. Просто до жути как.

Через неделю Всеслав Романович, Датико, Коля и Барт (если к тому времени поправится) уезжают в Уолфиш-Бей, а я, скорее всего, — нет. Вчера принесли приказ, что после излечения меня направляют к новому месту службы — в Преторию. В личное коммандо президента Боты. В новую гвардию, так сказать. Поделился я этой «радостью» с Датико. А он глянул на меня так грустно, улыбнулся по-доброму, словно малыша по головке погладил, и говорит: мне, мол, тебя будет не хватать, но зато душа моя будет спокойна, что с тобой все в порядке и больше я тебя не потеряю. Езжай, говорит, и не думай. А сам ушел. Сразу.

Барт тоже говорит, что это честь великая, а сам глаза в сторону отводит. А я как про честь услыхал, так про свое награждение и вспомнил. Наедине. В палатке. И сразу такое чествование поперек глотки встало. Не хо-чу. Еще раз такой чести — не хочу. И пусть следовать полученному приказу правильно, и по закону, и по трезвом (читай — шкурном) разумении, — не хочу. Я — бывший учитель, но пользоваться учебником под названием «Книга жизни: правильные ответы на все вопросы» так и не научился.

В той умной книге, словно на блюдечке, преподносят готовые ответы и даже решения. Вот только вчитываясь в ответы, понимаешь, что не всегда наше «правильно» сходится с общепринятым «верно». Потому как даются те ответы лишь на типовые ситуации, условно приближенные к быту. А ни на один действительно важный вопрос ответов нет. Я все это понимаю, но все равно думаю, размышляю, прикидываю…

Нам не дано с тобой понять…. Нет, ну вот же привязалась и отвязываться не хочет. А может, все верно? Нам не дано, а почему все и сразу должно быть дано, спрашивается? Мы с рождения привыкли кушать с ложечки, впитывать готовые догмы и аксиомы, моментально ставя крест на восприятии того, что не дано. А может, всего-то и нужно понять, что пресловутое «дано» лишь условие задачи? А вот каким будет решение, зависит только от тебя. И совсем не обязательно, чтобы верный ответ в жизни сошелся с ответом из учебника.

Так что ну ее к чертям, эту Преторию, гвардия и без меня обойдется. Потому как без блеска и лоска придворных войск я обойтись могу, а без улыбки Дато — нет. Так что пусть там, где мои друзья, опасно, но зато мне с ними хорошо и спокойно. Надежно. И им со мной — тоже. Решено: собираю манатки и сваливаю по-английски. На фронт, к друзьям. Может быть, это и неверно, но зато — правильно. Лично для меня.