А часом позже, сломив недолгое, но отчаянное сопротивление ополченцев-железнодорожников, буры ворвались в город и растеклись по улицам, выискивая и добивая последних защитников.

Англичане, выкладываясь до последней капли, яростно сражались за свои жизни, как могли. Полусотня буров, посланная занять здания вокзала и железнодорожных пакгаузов, неожиданно для себя напоролась на стройный винтовочный залп из окон конторских зданий. К сожалению, для оборонявшихся — первый и последний. Оставив пятерых бойцов лежать на залитой кровью брусчатке, три десятка коммандос засыпали свинцом все окна дома, в то время как оставшиеся закидали контору динамитом. Из развороченного взрывами, полыхающего здания на улицу сумели выскочить лишь считаные единицы.

Два взвода британской пехоты, прикрывая отход избитой до полусмерти команды артиллеристов, в считаные минуты перегородили перекресток импровизированной баррикадой и уцепились за нее, словно якорь за крепкий грунт. В непрекращающейся толчее и всеобщей сумятице, давая возможность паникующим жителям окрестных домов сбежать в центр города, они умудрились сдерживать натиск буров почти полчаса. Возможно, англичане продержались бы и дольше, но на их беду подоспели русские волонтеры и штыками сковырнули британцев сначала с баррикады, а после и вовсе выбили с улицы. Вот только продвинуться дальше ни коммандос, ни легионеры не смогли: все пространство от развалин баррикады до городской ратуши было заполнено мечущимися в панике женщинами и детьми.

Такой бедлам, когда атакующие и оборонявшиеся, перемешавшись с гражданскими, создавали жуткое подобие слоеного пирога, царил во всем городе. Люди, мечась из стороны в сторону, стонали и плакали, находили кратковременное убежище и снова его теряли. Спастись хотели все, даже те, кому вроде и терять было нечего. Впрочем, иной раз и те, кто знал, что теряет, поступали наперекор всему.

— Господи, Боже всемилостивый, — еле слышно шевелил губами зажиточный лавочник, взводя трясущимися руками тугие курки старенького дробовика. — Спаси и сохрани, вседержитель…

Англичанин приоткрыл тугие ставни и, тщательно прицелившись, выпалил дуплетом в спину пробегавшего мимо бура. Своего первого и последнего убитого он пережил на считаные мгновения. Снаружи раздалась гортанная команда, и рой свинцовых пчел, разнося потемневшие от времени ставни в щепки, с глухим стуком вгрызся в мореное дерево. Стекла, давая дорогу смерти, со звоном разлетелись вдребезги. Надрывно хрустнули ломающиеся рамы, и одна из пуль, вонзившись с мерзким чмоканьем прямо под сердце незадачливому стрелку, мгновенно избавила его от печалей и радостей….

А пока тело безвестного героя медленно остывало в луже собственной крови, его соотечественники, огрызаясь короткими перестрелками, медленно пятились к городской ратуше. И даже умудрялись контратаковать. Иногда — весьма успешно.

— Шестой, — отпрянув от окна после выстрела, буркнул Туташхиа, выбрасывая гильзу щелчком затвора. — Здесь — шестой. Нико! Ты не помнишь, скольких я у фортов набил?

— Дато! Имейте совесть! Я таки не имею себе забот помнить за вашу стрельбу! — чуть завистливо фыркнул Корено. — Если шо, то я таки не имею слов и за свой счет, а за ваш и того меньше. Если бы ви говорили за шекели, таки да, а за пули…

— Двое, — флегматично пожал плечами абрек. — Твоих убитых двое. Патронов сжег — патронташ. И еще, Нико, как брата прошу, говори по-русски.

— Вот шо я скажу, Дато, — пропустив просьбу мимо ушей, озабоченно протянул Корено и опасливо покосился на улицу через обломки пробитой пулями рамы. — Англичане таки подтянули сюдой пушку и имеют желаний на минутку сделать нам нехорошо. Таки без второго слова делаем ноги, и нехай они будут себе здоровы!

— Если мы уйдем отсюда, в их руки, — горец мотнул головой в сторону улицы, — попадут наши раненые. А там Барт. Ты иди, Нико. Зачем тебе умирать? Иди и не бойся. Я прикрою.

— Черта с два! — разом позабыв свои одесские хохмочки, окрысился Николай. — Черта с два я уйду или дам тебе сдохнуть в одиночку. Не мечтай.

Некоторое время вокруг царила странная, непривычная тишина. Англичане, словно позабыв об огрызающемся редким огнем трехэтажном коттедже, возились с орудием, Туташхиа сосредоточенно набивал магазины винтовок патронами, а Николай, воспользовавшись временным затишьем, приник к окну.

— Я вам так скажу, — озадаченно почесал затылок Корено. — Шо если бы таки я раньше имел мыслей научиться за канатоходца, то мы бы таки не имели проблем за оборону.

Абрек, не прекращая возиться с оружием, приподнял голову и вопросительно вздернул бровь.

— Смотрите глазами, Дато! — Коля ткнул пальцем куда-то за окно. — Отсюдой и до соседней крыши натянута веревка, и, имей я таланты Додика Курцвайля, я бы таки прошел по ей, как по Дерибасовской, и никак иначе! И таки сбросил бы на голову англичанам немножко динамита. Но шобы да, таки нет: я не имею ни динамита, ни таланта, а тот портной, шо мог бы сшить мине приличный лапсердак для похорон, живет у Одессы и не знает себе бед!

Не говоря ни слова, Туташхиа подошел к окну, в несколько внимательных взглядов оценил обстановку и, достав из кобуры свой «маузер», неожиданно выхватил у ничего не понимающего Корено из-за пояса револьвер. Вооружившись, он плавным движением танцора вскочил на подоконник и аккуратно шагнул на веревку. Затаив дыхание, Николай с восхищением смотрел, как Дато, плавно скользя по натянутому канату, стреляет с двух рук. Невиданное представление длилось несколько секунд, после чего абрек, добежав до соседней крыши, споро перезарядил оружие и несколькими выстрелами добил уцелевших после первой атаки англичан. В ближайшее время никто их больше не беспокоил, а чуть меньше чем через час подошли кавалеристы Де Ветта, и все началось по новой.

Усталость давала о себе знать, и потому Дато и Николай, экспроприировав пару бесхозных лошадей и не горя большим желанием влезать в очередную свалку, не обращая внимания на заваленные мертвыми телами улицы, неторопливо пробирались к центру города. Вот только у судьбы имелись свои планы и корректировать их с учетом пожеланий друзей она не собиралась.

Заехав в узенький, перегороженный очередной баррикадой мрачный проулок, они увидели, как английский офицер в изодранном гусарском кителе пластает воздух (а заодно и подвернувшихся под руку буров) длинной саблей.