– Все в порядке? – спросил он, булькая каким-то напитком.

– Все хорошо.

– Уверена?

– Главное – высыпаться. Надеюсь, ты не злоупотребляешь газировкой?

– Ловко уходишь от темы, Роуз.

Я не хотела никаких гостей. Мне ни к чему была неуместная забота, отнимающая еще больше сил. Каждый день на несколько часов приходила Мари, чтобы я могла поспать. Всякий раз, когда я ложилась и начинала засыпать, она выискивала себе работу, и я то и дело просыпалась от звука льющейся воды, передвигаемых стульев или шлепанья швабры в ведре.

Наконец Мари взяла выходной. Воздух и вся моя одежда были пропитаны отвратительным запахом лаванды. Я накормила Джейкоба как могла и положила его в колыбельку рядом с моей кроватью. На улице было тепло, но я плотно закрыла двойные двери, чтобы спастись от лаванды. Я думала только о том, чтобы крепко зажмурить глаза и побыстрее заснуть, потому что Джейкоб мог заплакать в любой момент.

Я впала в полудрему, как будто парила где-то над кроватью; но, едва начав погружаться в сон, я снова вскочила. Я наклонилась, чтобы посмотреть на малыша. Жив ли он? Дышит ли? Я удивлялась совершенной форме его губ, завиткам ушей, тому, как его грудь поднимается и опускается при дыхании, и маленьким пальцам, сжатым в крошечные кулачки. Мне казалось, что после рождения ребенка я буду чувствовать себя непобедимой, но вместо этого меня много дней терзал страх. Такой сильный, что мне казалось, будто я падаю в пропасть. Нужно, чтобы ребенок жил. Я страшно устала. Интересно, сколько еще я выдержу.

Нужно было спать. Я еще раз убедилась, что Джейкоб дышит, и бревном свалилась на кровать. Если я засну, мои мышцы бы расслабились и у меня бы не было этой потребности бежать. От чего? Я не знала. Этот огромный страх заполонил меня и стер то, чем я когда-то была и что чувствовала. Тело болело и кровоточило, дневные заботы, словно кровь, просачивались в мои сны, и я уже не отличала их от яви.

Воздух в комнате стал землистым, как будто в ней выросли растения. Густые виноградные лозы обвивали углы старого гаража внизу. Они проросли сквозь старый «Пежо» и вылезли в окна. Побеги врезались в трещину в стене и ворвались в окна квартиры. Они превратились в высокие деревья с толстыми стволами, достигающими потолка. Ветви проломили крышу. Они выросли слишком длинными и вскоре начали падать вокруг нас. Земля лишилась деревьев и превратилась в травянистую равнину. Джейкоб и я лежали в кроватях под палящим солнцем. Наша кожа, слишком тонкая и белая, пошла волдырями. Свет проникал сквозь веки.

Я услышала какой-то шорох, но мое тело отказалось реагировать. Я только зарылась глубже в подушку. Рваное одеяло из листьев и грунта покрыло мое тело. Я погружалась все ниже и ниже. Меня похоронили, и я ничего не имела против. Каждый комок грунта на моем теле приносил прохладное облегчение. Вскоре моя голова оказалась глубоко в земле, и темнота успокоила мои воспаленные глаза. Наконец я оказалась под землей. Было тихо. Грунт покрывал меня толстым слоем. Сквозь меня проросли корни, которые удерживали меня на месте. И где-то вдалеке слышался детский плач. Тоненькие крики, казалось, доносились издалека. Теперь мне снилась кошка за окном. Она мяукала не переставая, и я попыталась прогнать ее. Я повернулась на бок и, наполовину проснувшись, сообразила, что это не кошка. А ребенок в колыбели рядом с моей кроватью. Совсем маленький ребенок. Мой ребенок. Он плакал, и никто не помогал ему. Дома никого не было. Вдруг и проблема, и ее источник ясно обозначились у меня в голове. Ребенок голоден. Ребенок мой.

Сон сменился явью, четкой, с острыми краями. Этот младенец – мой младенец – требовал молока, а я только что уснула, впала в блаженный сон, который мог длиться несколько дней. Я была опустошена. Мои соски казались пулями, застрявшими в груди, они болели от того, что Джейкоб грыз их крошечными, с виду такими безвредными деснами. У меня не было сил. Разум притупился до такой степени, что от него не было никакого толку. Волосы были грязными. От меня дурно пахло. Живот, пустой и вялый, напоминал тряпку. Я открыла глаза и стала ждать. Я надеялась, что он успокоится, но его крики стали только громче. Казалось, наши нервные системы все еще связаны воедино, и его вопли отдавались в моем позвоночнике. Сердце колотилось, кровь кипела. Я быстро поднялась, разъяренная, будто меня кольнули иглой, и вскочила на ноги. Оскалилась и сжала кулаки. С высоты своего роста я посмотрела на маленькое тело в колыбели и потребовала перестать плакать. «Заткнись!» – прорычала я.

Он не заткнулся. Джейкоб даже не открыл глаза, но его плач имел свою цель; им двигал инстинкт. И его инстинкты были диаметрально противоположны моим. Мое сердце забилось еще сильнее. Волосы на затылке встали дыбом. Плечи сгорбились, а мышцы напряглись. Я собрала все свои силы, а их катастрофически не хватало.

Я схватила младенца. Выжить может только один из нас.

За пределами норы продолжала бушевать зима. Сердце Дочери стало биться медленнее. Кровь ползла по венам, как густой ил. Она съела все запасы до последней крошки. Телу нечего было потреблять, но оно продолжало питаться самим собой. Не любовь, а голод заставил его жить.

Когда мясо почти исчезло с ее тела, могучие стволы ее бедер превратились в тонкие веточки. На них никогда не вырастут листья. Корни не доберутся до почвы. Солнце за пределами пещеры было слабым и далеким. Луга так и будут спать под густым снежным покровом. Не будет ни зубров, ни копыт, ни сладковатого запаха навоза. Рыба будет жить подо льдом, и никакие медведи не придут ловить ее. Без семьи земля повсюду останется бесплодной и пустой. Ей казалось, что она на Луне.

Смерть подошла совсем близко и манила Дочь. Как и Большая Мать, она чувствовала, что долгий сон в земле принесет большое облегчение. Она наконец-то отдохнет. Но она знала и другое. Теперь ее тело, зарытое в землю, никому не принесет пользы. Она единственная, кто может выжить, чтобы снова принести потомство. Она одна была семьей.

Хотя Дочь могла показаться невнимательному глазу мертвой, ее исхудавшее тело, словно куча веток под деревом, куда уходят только умершие, продолжало вырабатывать тепло. Внимательный наблюдатель, привыкший замечать мелочи, – тот, кто потрудился прижать щеку к ее губам, – ощутил бы слабое дыхание, в котором еще оставались следы тепла. Острый глаз заметил бы подергивание носа, еле видное шевеление волосков, вставших дыбом, чтобы почувствовать воздух.

Луч света упал на ее кожу. Дочь приоткрыла один глаз, и ей показалось, что она смотрит вверх из-под земли. Может быть, это барсук откопал ее тело или гиены пришли, чтобы обглодать ее скелет. Свет заметался. Ее зрение было затуманено, но она поняла, что смотрит на дверь. Небо так долго было цвета снега. Облака прятали солнце. А теперь солнце светило. И небо снаружи было голубым.

Дочь собралась с силами и села. Ее тело, теперь свободное от нужд младенца, могло уделять себе больше внимания, чем раньше. Не то чтобы у нее прибавилось сил, но что-то вернулось – небольшая искра, воля к жизни, словно свет от далекого факела. И еще ей стало жарко. Погода изменилась и дала ей последний шанс.