От автора

…Я думаю, мои рассказы и размышления имеют некоторый журналистский оттенок, пусть это вас не смущает. Я столько раз давал интервью, что поневоле сбиваюсь на этот стиль. Кого-то из героев своих «портретов» я называю своими именами, кого-то вымышленными. Мои близкие наверняка их узнают. Что-то я недосказал, что-то придумал. Но это мои портреты, а если вы посчитаете нужным, то «нарисуйте» моих героев сами, только не подрисовывайте на моих картинах усы и не делайте им «силиконовой пластики».

Зачем я этим занимался, то есть зачем я работал летописцем Нестором? Вы знаете, после того как я подержал в руках свою первую книгу, я «заболел», и захотелось еще… Чего еще? Да того самого… Кайфа от того, что в руках держишь результат своего труда. Хотите сказать, что Интернет сожрет «книгу». Может быть, но с этой, мне кажется, я еще успел, а там поживем – увидим.

Колобок

Отец

Как ни отмахивался я от написания мемуаров, все-таки неправильно будет не сказать ничего о моих родителях, о тех людях, которые произвели меня и привели в этот мир. Отец мой, Ефим Иванович Малежик, «упертый хохол», как его величала моя матушка, если он чем-то, по ее разумению, провинился, появился в Москве в тридцать втором году, стало быть, 17–18 лет от роду. Как он сам рассказывал, бежал в Москву от голода с Украины, от голода, который разыгрался то ли от повсеместной коллективизации, то ли… ладно, пусть об этом историки рассуждают, «взрывая» архивы и пользуясь оценками свидетелей и очевидцев.

– Я приехал и пришел в Москву в одной галоше, добираясь до столицы около месяца, – рассказывал отец.

Почему в одной? Где потерял вторую? Почему эту уцелевшую не выкинул? Этих вопросов у меня никогда не возникало во время рассказа отца. Думаю, природная бережливость не позволила выкинуть уцелевшую правую галошу, а может, так было теплее…

– А потом, когда я приехал в Москву, то поступил на курсы, обучавшие парней шоферскому делу. Ночевал под лавкой на Киевском вокзале.

– А на что жил?

– Да на что придется… Кому-то чемодан поможешь поднести, вечером что-то разгрузить… А что я еще умел? Так и выучился… И вот сорок лет за баранкой. Поэтому учись, сынок, учись.

Вопрос, а не подворовывал ли ты, я ни разу не задал, да и не приходил он мне в голову. Отец закончил полтора класса сельской школы в Белоусовке, что в Полтавской области, а затем до самого побега в Москву жил обычной жизнью деревенского мальчишки, пасшего скот и помогавшего на огороде, косившего траву и так, «принеси-подай», когда дед Иван Семенович что-то делал по хозяйству. Так вот, я думаю, крестьянское и христианское воспитание сидело в моем отце так глубоко, что вряд ли он мог что-то стянуть. Хотя, кто без греха? Кстати, он не курил.

– Однажды отец, – рассказывал он мне, – почуял запах табака от меня. Дальше он принес махорки и заставил меня докуриться до такого состояния, что меня стало рвать. После этого желания курить у меня уже не было.

А автомобиль отец любил и вообще был работящим и хозяйственным мужчиной. Деньги давались тяжело и «пахал» Ефим Иванович, как раб на галерах, особенно в первые годы, когда он трудился на грузовых машинах и на каких-то посыпалках-поливалках. Я, как водится, будучи совсем ребенком, в своих играх подражал ему, и моей любимой игрушкой была маленькая машинка без кузова. Вместо кузова я приделал два спичечных коробка (ну, та часть, в которой лежали спички, другая часть, где была поверхность для высекания огня, мне была не нужна). Короче, я один коробок вставлял под углом в другой и затем это сооружение ставил на платформу моего грузовика-калеки. Воображения моего хватало, чтобы представить, что я работаю на посыпалке. И я весь день рычал и издавал звуки, довольно похожие на газующую и выжимающую сцепление автомашину. Хотел ли я стать шофером? Да нет, наверное… Я и не думал тогда, кем я хотел бы быть.

Папа меня любил, хотя разговаривали мы с ним редко. Может, он уставал, а может, стеснялся своего русского языка… Как я сейчас понимаю, это был даже не суржик, а вообще, какой-то свой язык, в котором упрямо жили свои словечки – настойчиво торчит в памяти «часнык». Но он меня баловал, и я знал это и пользовался. Если мать упиралась и не выполняла мою просьбу (а я в достижении цели был занудливо упрям), то мой посыл менял направление, и отец не выдерживал моей ноющей интонации и говорил:

– Пущай, Нина, купи малому эту игрушку.