К 1996 году я был вполне состоявшимся молодым ученым. Мне был 31 год, и я уже несколько лет преподавал студентам-медикам анатомию человека. Я находил окаменелые останки гомининов на раскопках, а затем тщательно изучал их в лаборатории. У меня накопился приличный послужной список печатных работ и не было особых проблем с получением грантов. Вскоре я получил должность старшего научного сотрудника, заведующего сектором палеоантропологии; в мои обязанности в том числе входило следить за драгоценной коллекцией ископаемых, хранящейся в Витсе. Таким образом, я стал преемником Филлипа Тобиаса, руководившего хранилищем Витса на протяжении многих лет.
То было время смены поколений; молодые ученые привносили новые технологии и новые взгляды на многие вопросы. Возможно, благодаря интернету, компьютерам и тому подобным вещам мое поколение было более склонно к кооперации, сотрудничеству, чем предыдущее: мне хотелось расширить изучение хранящихся в Витсе ископаемых и предоставить возможность ученым свободно их исследовать.
Однако старшие коллеги и руководство университета призывали меня быть более сдержанным и осторожным в решениях. Когда меня назначали, заместитель начальника научного сектора пригласил меня в свой кабинет:
– Ли, – начал он, – у вас довольно обширный список печатных работ… но среди них слишком много написано в соавторстве. Вам нужно писать больше монографий – ведь именно по ним вас будет оценивать научное сообщество и потомки.
Большая наука для его поколения была плодом многолетних, уединенных изысканий, ну или хотя бы результатом работы скромной команды из нескольких ученых. Мне же все это представлялось в несколько ином свете. В сущности, мое поколение по-другому относилось к самой науке: нам представлялось, что результат любого исследования зависит от той или иной специальной технологии, а поскольку ни один ученый не в состоянии овладеть самостоятельно всеми методами и техниками, то необходимо работать в команде. В самом деле, работая вместе, мы повышали наш научный уровень: делились между собой как данными исследований, так и успехом. Благодаря интернету (во многом изменившему современную науку, позволив в кратчайшие сроки публиковать работы) стало возможным сотрудничество ученых на расстоянии, порой никогда даже не встречавшихся лично. В то же время университетские чиновники всё пытались выжать больше «эффективности» из научных работников: каждый из нас стоял на самом краю обрыва под названием «печатайся или прощай», поскольку, несмотря на то что «эффективность» наша была в разы выше при коллективной работе, в расчет принимались только монографические работы.
Помимо всего перечисленного, коллективные исследования были источником проблем и более деликатного характера. Старшее поколение ученых воспринимало себя чем-то вроде элитного закрытого клуба; а мне как новоявленному заведующему сектором ископаемых будто бы вручили ключи от дверей этого клуба. Однако то поколение, представителем которого был я, не хотело просто получить связку ключей, чтобы открывать ими двери, – мы хотели распахнуть настежь сами двери, приглашая войти всех желающих. Жажда научных прорывов и свершений вынуждала нас набирать в команду все больше и больше участников, порой и из-за пределов традиционных научных школ. Очевидно, моя природная предрасположенность к такого рода широким коллективным работам привела бы рано или поздно к конфликту со старшим поколением ученых.
Между тем работы у меня было хоть отбавляй. Я работал над описанием серии отпечатков следов возрастом около 120 тысяч лет, найденных на берегу лагуны Лангебан около Кейптауна, – я предполагал, что эти следы могут быть наиболее древними из известных отпечатков ног современного человека. Требовали описания и ископаемые останки гомининов, найденные мною в 1993 году в Салданья-Бей. В то же время я изучал взаимосвязь и влияние поведения хищных животных (леопардов, гиен и тому подобных) на накопление и сохранность костных останков в пещерах. Также я вел раскопки и руководил учебным лагерем в Глэдисвэйле, работая сначала с Петером Шмидом из Цюрихского университета в Швейцарии, а затем со своим давним другом Стивом Черчиллем из Университета Дюка.
В 1997 году я получил научно-исследовательскую премию Национального географического общества за «выдающийся вклад в познания в области геологии, совершенный в русле исследования по палеоантропологии». К премии также прилагалось и денежное вознаграждение, которое я использовал по прямому назначению – на научные и исследовательские проекты. Я запустил трехгодичную программу с целью отыскать новые стоянки в Южной Африке и назвал эту экспедицию «Проект “Атлас”». С 1998 по 2000 год исследовательские группы по несколько человек просматривали спутниковые изображения на предмет потенциальных местонахождений ископаемых останков, а затем, вооружившись GPS-приемниками, наша скромная флотилия из нескольких автомобилей Land Rover пускалась на поиски и обследование отмеченных мест. А ведь тогда Google Earth еще не существовало. В итоге спутниковые изображения высокого разрешения станут доступны всем в интернете, но в 1990-е годы подобные сервисы стоили огромных денег и требовали столь же огромных компьютерных мощностей.
Удача сопутствовала нам. Перед началом поисков по всей огромной известняковой равнине, раскинувшейся от Претории до северных окрестностей Йоханнесбурга, было известно совсем немного местонахождений окаменелостей: включая знаменитые стоянки Стеркфонтейн и Сварткранс, всего известных местонахождений было 14. И это за целых 60 лет кропотливой работы! Во время проекта «Атлас» мы исходили вдоль и поперек сотни километров каменистых троп долины, внимательно изучая каждое скопление деревьев и любой выход каменной породы на поверхность. К концу проекта нам удалось обнаружить около 30 пещер и четыре наземных местонахождения.
Также нам удалось несколько расширить круг поисков: из ЮАР проект перекочевал в Ботсвану благодаря президенту Фестусу Могае, пригласившему нас исследовать территорию своей страны. За эти три года нам удалось обнаружить десятки местонахождений окаменелостей – зачастую в осадочных слоях в руслах древних рек. Мы опубликовали результаты наших поисков с описанием местонахождений и начали раскопки в одном из них под названием Мотсетси, находящемся поблизости от Глэдисвэйла. В местонахождении Мотсетси мы нашли множество останков древних саблезубых кошек, однако в этот раз останки гомининов обнаружить не удалось.
Во время поисковых экспедиций я стал пробовать выступать публично с освещением научной жизни. При поддержке National Geographic я начал вести онлайн-колонку под названием «Форпост: в поисках истоков рода человеческого» на сайте журнала, в которой освещал деятельность нашей команды. До нас научные исследования и экспедиции в реальном времени не освещал никто, мы были первопроходцами. Единственной преградой было несовершенство коммуникационных технологий: репортажи я надиктовывал по спутниковому телефону, а что до загрузки фотографий и скоростного интернета – до этих времен было еще страшно далеко. Этот эксперимент с «Форпостом» продлился недолго, но я на деле убедился в огромном потенциале репортажа «по горячим научным следам»; несколько лет спустя, уже при других обстоятельствах, я вновь обращусь к идее живых трансляций полевых работ.
То было, пожалуй, самое счастливое время моей жизни: у меня была жена, двое маленьких детей и успешная научная карьера. Я вел собственные исследования и заведовал одной из крупнейших в мире коллекций ископаемых останков древних людей. Но на горизонте уже маячил призрак той схватки, в которой, мне виделось, я буду сражен, а палеоантропология в Южной Африке – низвергнута. Последующие несколько лет практически лишили меня надежд когда-либо составить серьезный и четкий план исследований или совершить крупное научное открытие.
Проблемы обнаружились сразу с двух сторон: во-первых, под влиянием непререкаемых научных авторитетов сложилась обязательная модель понимания палеоантропологии; а во-вторых, работе сильно мешали конфликты с моими коллегами из Витса.
К 2000 году Тим Уайт был одним из наиболее уважаемых ученых-палеоантропологов в мире. Тот пытливый юноша, которого Мэри Лики когда-то пригласила для описания находок из местонахождения Лаэтоли в Танзании, сумел, несмотря на количество маститых ученых акул, выплыть к успеху в 1970–1980-х годах. Позднее он также работал и с Доном Йохансоном, помогая тому в исследовании останков обнаруженного в эфиопском Хадаре нового вида Australopithecus afarensis. Когда же в 1989 году Эфиопия вновь позволила иностранным ученым проводить исследования на территории страны, Уайт провел там уже собственные, весьма успешные раскопки.
В 2000 году солидный научный журнал – American Journal of Physical Anthropology – решил узнать у видных ученых их мнение о состоянии науки на рубеже тысячелетий. В своем ответе Тим Уайт подчеркнул, что научное сообщество разделено на два лагеря: на «людей науки» и на «людей карьеры». К последним он отнес научных работников, старающихся максимально осветить свои исследования и находки. Уайт отметил, что поскольку эти люди скорее стремятся достичь «медиашумихи вокруг палеоантропологии», они вызывают у него меньше уважения как ученые. Современное состояние палеоантропологической науки он назвал «трагедией общин»[8], когда огромная масса ученых пытается одновременно работать над крохотным количеством ископаемых. Он также предсказывал значительный спад числа находок: «Лучшие из африканских местонахождений уже, вероятно, обнаружены и раскопаны. Поиски на поверхности до конца выхолостят эти стоянки, и находок не станет вовсе». Словом, Уайт обрисовал крайне пессимистичную картину будущего палеоантропологии; судя по всему, возврат к принципам старого доброго «научного клуба для избранных» казался ему единственным выходом.
Слова Уайта, однако, шли вразрез с тем, что думал и чувствовал я. В 2000 году, когда я прочел его рассуждения, проект «Атлас» был в самом разгаре: мы обнаружили несколько десятков новых местонахождений – не обнаженных эрозией древних слоев, как в Восточной Африке, а едва видимых с поверхности пещер в толще известняка, похожих скорее на «капсулы времени» с ископаемыми. Конечно, Уайт ни словом не обмолвился о положении дел в Южной Африке – крупные ученые тогда считали, что о Южной Африке вообще говорить особо нечего. Мне же, напротив, картина будущего представлялась весьма оптимистичной: учитывая то, что нам уже удалось найти, я не сомневался, что большое открытие на одном из этих местонахождений не за горами. И тем не менее я должен был признать, что пока результаты наших исследований были довольно скромными: за десятилетие неустанных поисков я обнаружил лишь несколько зубов гомининов. Учитывая подобные «успехи», а также столь резкое выступление прославленного ученого в печати, я был уверен в том, что нам станет значительно труднее искать финансирование на исследовательские проекты в Африке.
А в Витсе тем временем медленно, но верно происходили непростые перемены.
К 1998 году я окончательно освоился на посту заведующего сектором палеоантропологии, в чьи обязанности входит принимать трудные решения, от которых зависит будущее научного отдела. Денег, как всегда, было мало, и я был обязан следить за балансом между распределением финансирования и результатами исследований. Одной из наиболее крупных статей расходов были раскопки в пещере Стеркфонтейн. Несмотря на то что это место было одним из наиболее богатых находками в Южной Африке, сотни окаменелостей пылились в хранилище, ожидая исследования и научного описания. Начальником раскопок в Стеркфонтейне был Рон Кларк. Я уважал его как профессионала, мы даже написали одну работу в соавторстве, однако на тот момент исследовательские результаты раскопок пещеры Стеркфонтейн перестали меня удовлетворять: содержание стоянки обходилось в целое состояние – просто немыслимо было тратить такие деньги, не получая взамен соответствующего научного результата. Так что я принял решение о приостановке раскопок и сотрудничества с Роном Кларком.
Когда в 1991 году Кларк возглавил работы в Стеркфонтейне, к нему «по наследству» перешло великое множество неописанных окаменелостей. Среди них были и окаменелости из подземной ниши, называемой гротом Сильберберг, – одни из самых древних во всей пещере. Среди этих окаменелостей Кларк идентифицировал шесть костей стопы древнего человека, пять из которых принадлежали одной стопе. Находка быстро стала известной, получив имя «Маленькая Стопа». Рон Кларк и Филлип Тобиас опубликовали в 1995 году статью, в которой описывались эти находки; в статье указывалось, что большой палец стопы сильно отстоял от остальных таким образом, что этот древний человек мог как ходить на двух ногах, так и успешно карабкаться по деревьям.
Кларк продолжил исследовать участок породы, в которой были обнаружены кости; среди них также был обломок большеберцовой кости. Вместе со своими ассистентами Стивеном Мотсуми и Нкване Молефе Кларк тщательно обследовал брекчии из грота Сильберберг в надежде найти отколовшуюся часть кости. В результате долгих поисков им удалось обнаружить выступающую из породы кость с сечением, совпадающим с найденным обломком большеберцовой кости. Долгие месяцы Кларк, Мотсуми и Молефе кропотливо снимали слой за слоем каменную породу с находки: выяснилось, что в брекчии сохранился не только недостающий обломок берцовой кости, но и весь скелет! Исследователям удалось достать из камня кости обеих ног, левую руку с кистью и череп, а в брекчии скрывалось много больше.