– Твоя беда в том, – возразил он, – что ты жертва аристократического воспитания.
– Ты сдал кровь на анализ?
– Да. Тоже сегодня днём.
– А мне надо?
– Нет.
– Я смотрела в справочнике. Там сказано, в Айове требуется анализ крови. Значит, нужно нам обоим?
– Я спрашивал. Тебе не нужно. – Он продолжал методично пощипывать салфетку.
– Уже поздно…
– Давай дослушаем песню до конца, хорошо? Она мне нравится. – Он развернул салфетку: она превратилась в затейливое бумажное кружево с повторяющимися симметричными узорами. Восхищенно он расправил свою работу на столе.
– Вот видишь, с кем нам, женщинам, приходится иметь дело?
– Да уж. Какая жалость. Моё сердце обливается кровью.
У себя в комнате, удерживая злополучный снимок над пепельницей, он поднёс зажжённую спичку к его нижнему уголку. Это была фотография для университетского Ежегодника; он удачно вышел; он ни за что не стал бы её сжигать, если бы в своё время не подписался размашисто внизу: «Дорри, с любовью».
7
На занятие в девять она, как всегда, опаздывала. Сидя в последнем ряду, он наблюдал за тем, как другие студенты усаживаются на места впереди. На улице шёл дождь, и потоки воды расползались по наружной поверхности оконного стекла. Кресло слева от него всё ещё пустовало, когда лектор взобрался на кафедру и начал рассказывать о системе городского управления.
У него всё было уже приготовлено. Ручка была заложена в открытую тетрадку, а испанский роман,
Опоздав на десять минут, она всё же появилась, запыхавшаяся, в одной руке – учебники, через другую – перекинут плащ. Радостно улыбнулась ему, проскользнув в аудиторию. На цыпочках добралась до последнего ряда, прошла за его спиной и села рядом, повесив плащ на спинку своего кресла. И продолжала улыбаться, сортируя учебники; положила тетрадку и миниатюрный ежедневник перед собой, а ненужные сейчас книжки – на пол между их креслами.
Потом она увидела раскрытую книгу у него на коленях, и брови её вопросительно приподнялись. Он закрыл роман, заложив палец между страницами, и наклонил его так, чтобы она могла прочитать заглавие. Затем он раскрыл томик опять и ручкою печально указал сначала на его разворот, а потом на свою тетрадь, давая понять, какой объём перевода ему предстоит сделать. Дороти сочувствующе покачала головой. Он указал на лектора и на её тетрадь – пусть она ведёт конспект лекции, а он потом всё перепишет. Она кивнула.
Четверть часа спустя, прилежно, слово за словом перелагая фрагмент в тетрадь, он осторожно покосился на Дороти и, убедившись, что она поглощена своей собственной работой, оторвал от уголка одной из тетрадных страниц квадратный кусочек бумаги размером примерно два на два дюйма. Одну его сторону он всю зачиркал бессмысленными линиями, перечёркнутыми словами, спиралями и зигзагами, а затем перевернул листок. И, уткнув палец в страницу романа, принялся качать головой и нетерпеливо постукивать ногой по полу, как если бы чем-то озадаченный.
Недоумевающая, Дороти повернулась к нему. Посмотрев на неё, он не сдержал подавленный вздох. Поднял палец, как бы упрашивая её на секунду оторвать внимание от лекции, и убористым почерком принялся строчить на только что оторванном клочке бумаги, вполне очевидно копируя отрывок из романа; закончив, передал бумажку Дороти.