— Я растёр его сапогом, — сказал он успокоительно. — Это только кажется. Лиза, дорогая, так ты беспокоилась? Глупая! Что могло со мной случиться?

Он запнулся.

— Хотя случилось, — сказал он, смущённо улыбаясь. — Вот. Но это ничего, правда? Я ещё наделаю делов. Бывает и хуже. Я почти здоров уже.

— Да?

— Ну конечно. О, нога мне не мешает. Хочешь, я покажу тебе, как я хожу?

— Не надо, — быстро сказала она, но Матвеев, снисходительно смеясь, взял костыли и поднялся. Он нацелился на окно и с грохотом, стуча костылями, проковылял до него, повернулся и снова дошёл до стула. Она встала.

— Каково? — спросил он, улыбаясь.

— Очень хорошо, — ответила она, комкая свою меховую шапку. — Но мне пора уже идти, милый.

Он сел и взглянул на неё снизу вверх.

— Почему? — спросил он тоном ребёнка, у которого отбирают сахарницу.

— Я выбралась только на минутку, — сказала она, опуская ресницы. — Мне обязательно надо быть дома сегодня.

Когда она говорила — надо, Матвеев сдавался. Он совершенно не умел с ней спорить.

— Но ты, может быть, придёшь сегодня попозже, когда освободишься?

Она подошла и мягко обняла его.

— Не скучай, — шепнула она, целуя его в щеку. — Завтра я приду на весь день — обязательно.

— Нет, в губы, — только и нашёлся сказать он.

Так она стояла рядом с ним, обняв его за голову и перебирая пальцами волосы, Матвеев торопливо и жадно целовал всё, что попадалось, не разбирая, с прожорливостью голодного человека, — шею, руки, лицо, овеянный нежным теплом её тела. Долго ждал он этого дня, — в вагоне, в лесу, в тёмных хабаровских улицах он думал об этих единственных бровях и нежной ямочке на шее.

Потом он вдруг почувствовал, что она вздрагивает, положив голову ему на плечо. Это было что-то новое.

— Лиза, что ты? — спросил он испуганно, осторожно садясь с ней на кровать.

Он подождал немного, а потом решил начать прямо с того места, на котором остановился, и уже обнял её за шею. Но она отвернулась, и Матвеев скользнул губами где-то около уха.