Стоявшая у столика закутанная в меха высокая старуха, что вроде как бесстрастно слушала песню, вдруг затряслась в беззвучном плаче. Закрыв лицо ладонями, она плакала, а сползший с седой головы старый платок полетел на пол. Успевший его подхватить старик в меховой ушанке торопливо обнял плачущую за плечи, забубнил ей в ухо что-то успокаивающее и ласковое, одновременно тяня ее к ближайшей лавке.

— Вся жизнь… — проплакала влекомая мимо меня старушка, комкая узловатыми пальцами облезлый меховой воротник — Вся жизнь прошла в клетке каменной. К чему?! За что?! За что ж меня сурово-то так?! За что?!

— Ты Верушка не плачь — пыхтел старичок, явно не в первый раз выступающий в роли понимающего утешителя — Что уж поделать теперь?

— У меня сын пятилетний… там остался. Семьдесят пятого года рождения. Володенька мой… счастье кареглазое. Весь в отца своего непутевого… Как он там? Жив ли?

— Верушка… ты это… ну брось ты плакать… Хочешь я тебе чаю стакан сыщу? Сладкого! А может сигаретку?! Эх скурил я запасец свой особый…

Шагнув к беспомощно озирающемуся старику, я вложил ему в пальцы почти пустую пачку сигарет «Русский стиль» и указал глазами на торчащие из пачки несколько замковых талонов. Разом оживившись, дед куда бодрее потащил рыдающую бабульку к лавке, назидательно ей вещая:

— А чего ты приуныла? Вот в тепле сидим! Сигаретки курим! А сынок твой уж точно не хуже нашего живет! Вот держи сигаретку. Держи, Верушка. Ты глянь какой чудной табак… мы у себя в колхозе табак сами растили, сушили да рубали. А тут вон оно как…