И только одна тётя Анна Валериановна не изменилась: была всё та же.

Зимние вечера они проводили вместе, в одной комнате, где теплее.

– Удивительно, никогда прежде ветер не выл так в трубах! Да, тётя?

– Возможно, он выл, но нас было много, здесь было шумно. Мы не замечали его. Мы не прислушивались к ветру.

Изумлялась кухарка:

– Никогда не дымили так печи. От Бога, что ли, это наказанье? Так и летит мне на голову сажа.

– А уж деревья-то как качаются… так качаются… сроду не видала такого: прямо бьют по земле, – охала Глаша.

– Ноябрь, – говорила Мила, отрывая листок календаря. – Прежде мы начинали уже готовиться к Рождеству. Вы помните?

«Вы помните?» сделалось частым вопросом, главным мотивом ушедшей жизни.

Война продолжалась. Шли слухи о поражениях, о дезертирах, о бунтах, о революции.

– Так жить нельзя. Так жить невозможно. Так жить не стоит, – всё чаще слышалось вокруг.

И конюх Кузьма, украинец, заключал разговор мудрой пословицей:

– Хошь гирше, абы инше (Пусть хуже, лишь бы по-иному).