Книги

Пепельные цветы

22
18
20
22
24
26
28
30

– Милый, ты не любишь меня? – Беатрис остановилась, заглядывая ему в глаза. – Ты… ты не хочешь меня?

– Я не знаю, – прошептал он, морщась. – Я никогда… Я ещё ни разу…

– Постой… Ты… У тебя никогда не было женщины?

– Ну почему же… В общем…

Больше всего ему хотелось сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Во сне, в море, в уютной клинике… или даже в сарае, рядом с мёртвой коровой. Зачем, зачем Беатрис всё это затеяла?!

– Ничего, мой хороший, – прошептала между тем она, гладя его по щеке. – Всё будет хорошо. Ты только не волнуйся, ладно? Я помогу тебе.

– В чём? – не понял он.

Она не ответила, припала к его губам.

33. День двадцать пятый. Нид Липси

Иногда необдуманный поступок оказывается самым правильным. Правило номер сто шесть из записной книжки под номером два.

Липси не смог бы сейчас ответить, что случилось, что двигало им в тот момент, когда хромой велел садиться в машину и застрял на этом своём "Л-лэ-э… Л-лэ-э…" Рука сама собой перехватила тяжёлую литровую бутылку джина поудобней, за горлышко, а потом подняла её и опустила на затылок Деллахи. Бутылка с хрустом развалилась. Хромой повалился вперёд, ударился о багажник и сполз по нему в месиво сажи и снега, растоптанное их ногами.

Липси и представить никогда не мог, что сможет ударить человека бутылкой по голове. А убив, присесть на корточки рядом и хладнокровно обыскать тело. Изъять тугую пачку денег и пистолет. Достав, выбросить игрушку-утёнка и зачем-то сунуть в карман совершенно не нужный ему обломок чужой сигары.

Растолкав деньги по карманам, он обежал машину, работающую на холостом ходу, захлопнул двери и уселся за руль. В нос ударил тяжёлый смрад разложения, от которого его тут же едва не вывернуло. Он достал носовой платок, приложил его к носу, стараясь дышать ртом. Но это почти не избавило от всепроникающего зловония. Кое-как, одной рукой, он тронул машину и выехал из деревни. Только на большой дороге чуть прибавил скорости и убрал платок, высунув голову в окно, навстречу ветру и рваному тряпью тумана.

Ехать быстро было невозможно – видимость не более двадцати метров. Вдобавок ко всему он не удосужился снять с руки Деллахи часы с компасом и теперь понятия не имел, куда нужно двигаться. Но любая дорога рано или поздно приведёт к людям.

Теперь он был богат. Сказочно богат! Деньги, которые, бог даст, ещё не утратили своей власти в этом мире. Их не так много, но явно больше, чем он когда-нибудь держал в руках. Пистолет. Им нужно научиться пользоваться, и тогда ни один мародёр, которых наверняка расплодилось видимо-невидимо, не посмеет приблизиться к его консервам. Да, консервы! Самое главное его богатство сейчас. Это еда. Это товар, который в случае чего можно продать за бешеные деньги.

Он не собирался возвращаться на этот дурацкий остров мёртвых, а потому предусмотрительно прихватил с собой все документы. Хотя, кому они теперь нужны? Но мало ли… Государственность наверняка уцелела, а значит, он должен будет подтвердить свою личность. Где-нибудь в фонде помощи пострадавшим от ядерной бомбардировки, или что там будет организовано. А там, с такими деньгами, можно будет уехать. Уехать куда-нибудь подальше, где ещё не побывала война. В Африку. В Полинезию. К чёрту на загривок.

Где-то на задворках души его удивлённая совесть спряталась на руинах прошлого и тихонько скорбела о незадачливом коммивояжёре. Записные книжки, его единственное богатство, хотели бы найти прореху в кармане, чтобы провалиться в неё от стыда, но за своей одеждой Липси всегда тщательно следил…

Через несколько километров просёлочная дорога вывернула на шоссе, что окончательно убедило Липси в правильности выбранного пути. Теперь он позволил себе остановиться и достать из коробки банку консервов. Не меньше часа он открывал её жалким и тупым перочинным ножичком. Есть этим орудием оказалось совершенно невозможно, так что в конце концов он жадно сожрал холодное жирное мясо пальцами.

А потом до самой ночи еле полз по шоссе, под начавшимся чёрным снегом, с тоской наблюдая за индикатором топлива, задыхаясь от вони с заднего сиденья и выслушивая в свой адрес от своего "второго я" циничные оскорбления, самым невинным из которых было "ты лживая двуличная свинья!".

Ещё позже ему стало страшно, и не от того, что машина, предупредительно фыркнув несколько раз, наконец заглохла, а от осознания того, в какую бездну он бросил свою несчастную душу.